Мой доблестный сторож разразился проклятиями в адрес всех и вся. В сердцах махнул рукой и двинул скорым шагом за ближайший отвал земли.
— Что за «ха-ха»? — проревели за моей спиной. Я скосил глаза и увидел крупного человека (черт, они все были как на подбор, как тридцать три богатыря!) с лицом, скрытым густой иссиня-черной бородой, словно разбойничьей маской. Его темные глаза метали молнии. — Это что за смех на посту, акулий корм?
— Капитан! — шепотом бросил мне лысый. — Злится малость!
— Тащите эту мразь сюда! — приказал чернобородый капитан. — Мустафайка беседовать желает.
Я поднялся на ноги. Захрустел ноющими после ночного боя костями.
— Сам ты мразь поганая, — сказал я, глядя прямо в горящие злым огнем очи. — Все вы здесь… Но я сделаю вам подарок. Расскажу, почему вы мрете один за другим в собственных испражнениях. — Я повернулся к обладателю детского лица: тот вцепился обеими руками в позорную бороденку и принялся ее терзать. — В Древнем Китае существовала такая изощренная казнь — человека кормили лишь вареным мясом, и через какое-то время его внутренние органы превращались в труху. Такое питание — смерть для человека. Смерть коварная, смерть страшная, как вы могли убедиться на своем опыте. В старом лагере мы справились с бедой при помощи чеснока и пьяной ягоды. Не знаю, найдете ли вы пьяную ягоду в этих широтах. Выглядит… выглядит, как невысокий куст с голыми жилистыми ветвями красноватого цвета, ягоды растут на нижних ветвях, часто они бывают присыпаны землей. Куст можно разыскать среди холмов, часто — на внешней стороне вала.
— Ты все сказал? — с угрозой спросил капитан.
— Нет.
Я поглядел на Галину. Та оробела: втянула голову в плечи, сунула ручонку в рот и принялась грызть ногти.
— Говорят, — обратился к ней почти ласково, — что глаза — зеркало души. В большинстве случаев это действительно так. Но только не в твоем.
Теперь можно было перевести дух. В воцарившейся тишине я услышал, как стучат лопаты на валу, как шуршит песок и вздыхает ветер в пустоши. Как гулко бьется мое сердце.
— Чего-чего? — не поняла Галина.
— Сдается, обложил он тебя, — пояснил ей лысый. — Только шибко уж мудрено.
9
— Осторожно, сударь, ступеньки…
Ступеньки, ступеньки… Стертые, мелкие какие-то, нога едва помещается. Но высокие. Оступиться здесь — сущий пустяк. Сразу ясно: никто не предполагал, что по ним будут ходить люди.
Меня заставили спуститься в один из раскопов — траншею, рассекающую пустырь перед валом на две неравные части. Я оказался в узком проходе, зажатом с двух сторон гладкими стенами. Здесь я обнаружил вход в помещение, которое поначалу принял за блиндаж, но на деле оно оказалось «тамбуром», предваряющим спуск под землю. По каменной лестнице, не приспособленной для человеческих ног.
Я спускался ниже и ниже. За спиной натужно дышал сопровождающий — человек с детским лицом и клочковатой бородой. Утренний свет померк, однако темнее не стало. Я четко видел каждую грань, каждый стык блоков, использованных древними строителями. В конце концов мне стало понятно, что материал этих блоков — не совсем камень; камень не светится матовым светом, озаряя путь идущего человека, и не тускнеет сразу у него за спиной. Это что-то умное и чужое. Черт! Слишком чужое, чтобы быть понятным случайному пришельцу из века паровых машин и телеграфа.
Сквозь шлифованную поверхность блоков проступали причудливые письмена и рисунки. Да-да, не на блоках, а именно сквозь их тщательно обработанные стороны, как проявляется мир сквозь запотевшее стекло, когда ты едешь в карете, а снаружи — ноябрь, стылые сумерки и моросит дождь. Со стен меня обмеряли надменными взглядами существа с человеческими телами и звериными головами, подозрительно похожие на древнеегипетских богов. Кажется, они не имели ни малейшего отношения к нынешним «хозяевам» планеты красных песков. Ровные ряды иероглифов текли слева направо и справа налево поверх взирающих на меня зверолюдей.
Здесь было чему удивляться. Но только не мне и только не сейчас.
Наступил момент, когда в нос ударила особая тошнотворно-кислая вонь «шубы». Я почувствовал в груди давящий холод. Словно из меня вынули сердце, заменив его не подходящим по размерам остроугольным осколком льда. Ступени заершились.
— Дальше пойдешь один, — сказал охранник. — Не пожелал говорить с нами, а зря. Сейчас поймешь, братец, что зря.
Я почувствовал, как к запястьям плашмя прикоснулось холодное лезвие. Веревка, врезающаяся в мясо, ослабла. Осторожно обернувшись, я увидел, что охранник прячет в карман бритву. Ее он прикарманил, когда делил с дружками мои пожитки.
Удастся ли мне отнять сувенир с «Дельфина» и перерезать людоеду глотку под общипанной бороденкой? А затем — себе, если так ляжет карта? Все равно терять нечего: там впереди ждет «шуба».
— Давай без шуток! — предупредил провожатый, пятясь. Догадался, какие мысли роятся в моей голове. Умник.
Ладно. Судьба заставляет меня пройтись по каждому из кругов этого ржавого ада. Ладно, поздно вешать нос. Роль гордого воителя, которую я выбрал, писалась не для меня, но я доиграю ее до конца.
Я собрал волю в кулак и ступил на вымощенный серой плиткой пол.
Кажется, такие подземные помещения называют криптами. Вырубленные в скале потайные святилища, усыпальницы или что-то в этом духе.
Трапециевидные, сужающиеся наверху стены. Узкий луч света, проникающий через оконце в своде, лежит на расколотом алтарном камне. Всюду пыль и черепки.
Цивилизация Ржавого мира давно канула в небытие. В Ржавом мире больше нет жизни; только боль, отчаянье и смерть.
Мустафа стоял ко мне спиной. И он не был готов к этой встрече.
С хрустом буро-рыжая «шуба» натянулась на украшенный костяным гребнем хребет «носителя». Наполовину скрылся под плешивой складкой «воротника» черный пузырь черепа. Краем глаза я успел заметить, как что-то бесформенное, что-то многоногое и склизкое нырнуло под «шубу». Это быстро, но без суеты отвратительное существо обретало свое извращенное единство.
Шерсть взыграла волнами, кожа взбугрилась внушительными шишками, часть из которых тут же опала; послышалось утробное урчание. У меня сложилось впечатление, что под «шубой» среди костей «носителя» возится, не желая уступать друг другу насиженных мест, паукообразный ливер.
Но вот волнение улеглось. Мустафа медленно, будто спросонья, повернулся ко мне. Разбросанные по всему шерстистому телу глаза влажно и пытливо блестели.
Глаза старого, усталого палача, призванного к топору в выходной день.
Сапфирные фасетки «носителя», напротив, были не выразительнее стеклянных стразов, которыми модницы из бедных дворянских семей украшают бальные платья.
Пустые глаза бездушного насекомого.
Он двинулся ко мне, оставляя на полу слюдяные следы. Нет, не шагом. А, черт побери, как рояль на колесиках он двигался… Будто под мохнатыми «полами» скрывались бесшумные шасси.
