– Ты с чем-то не согласен? – спросил его Пуанкаре.
– Я не согласен со многим! – проворчал Юлиус. – Мне не нравится, как и кем было проведено расследование! Распутывать плутонианский клубок должна как минимум группа дознавателей Хенцели. Почему не прозвучало, что моего правнука к Седне привела информация, подброшенная неустановленным источником? Эта информация была провокационной! Ее распространитель наверняка ставил перед собой цель навредить Айвену Шелли и опорочить мой прайд!
– Какие громкие слова, Юлиус! – В голосе Огра Мейды звучало плохо скрываемое торжество. – Твой правнук сам отказался признать факт существования гипотетического источника информации. Кто направил его к Седне? Он признался Вильгельму Хенцели, что действовал самостоятельно, без чьих-либо напутствий. Так или нет? – обратился Мейда к Шелли. Шелли промолчал.
– Этот молодой человек благороден, – сказал Пуанкаре. – Он сам способен определить степень своей ответственности перед Сопряжением. Нет нужды в детальном расследовании, ведь речь не идет о преступлении, совершенном каким-то рабом. Слово этого молодого человека должно восприниматься нами априори, как и наши слова – им. Если Айвен Шелли готов взвалить на свои плечи бремя случившейся трагедии… что ж – это его выбор. Нам остается только проявить положенную гуманность.
– Хорошо! – согласился с Пуанкаре Огр Мейда. – Однако я хотел бы услышать, считает ли молодой Шелли действия Брута Бейтмани моральными. Пусть ответит, как на духу, как благородный, – он сделал широкий жест рукой, – перед лицом равных. Считает ли он, что Брут Бейтмани заслуживает наказания?
Шелли пошатнулся, словно получил могучий удар в солнечное сплетение.
– Брут болен… – смог выдавить он. – Брут не оправился после серьезной травмы. Он заслуживает милосердия…
– Морален ли был его поступок? – переспросили Шелли из зала.
– Отвечай, дружок! – подмигнул ему Огр Мейда. – От этого зависит и твоя судьба.
– Я не считаю проект Брута моральным, – нехотя признался Шелли. Встрепенулся: – Но он действительно работал во благо человечества…
– Как же! Уничтожив сто тысяч, ни много ни мало… – откровенно посмеялись над ним из зала.
– Я никого не уничтожал, – упрямо пробормотал Брут.
– Конечно же, не своими руками, – улыбнулся Огр Мейда.
– Я позволил гусеницам окуклиться, – невпопад бросил Брут. – Для того, чтобы эти куколки когда-нибудь стали бабочками.
Пуанкаре хлопнул ладонями по коленям.
– Все! Пора принимать решение. Благородные, приготовьте ваши карточки для голосования!
5
«Климентина… нечего бояться… Это Ай-Оу».
Тонкие пальцы собрались в вялые кулаки.
«Нечего бояться… Только проснись, пожалуйста… проснись, любимая…»
Щека приклеилась к гладкой поверхности. Приклеилась посредством того, что вытекло из растрескавшихся губ и саднящего носа. Вытекло и затем засохло.
«Ни звука! Нельзя кричать… Просто проснись, любимая… И уходи…»
Чужие мысли гулко стучали в голове, дребезжали расхлябанной жестью, грохотали водой, срывающейся с горного склона. В шее, чуть ниже затылка, оглушительно хрустнуло, когда она попыталась приподняться. О том, чтобы куда-то идти, можно было и не мечтать.
«Ни звука, любимая… Они не должны знать… что ты очнулась…»
Климентина приоткрыла глаза и едва не потеряла сознание: под черепом словно что-то взорвалось. Но она стиснула зубы и молча перенесла страшный приступ. Борясь с дурнотой, Климентина вдруг отчетливо поняла, что для нее жизненно важно выполнять беззвучные указания. Что другой помощи ждать не от кого. Только чужие мысли, которые сами собой появляются в пульсирующей от боли голове, – ключ к… к спасению?
Нет, не вспомнить, что произошло. Но… что-то невероятное. И страшное.
Она лежала в центре вогнутой линзы. Сквозь прозрачную поверхность был виден язык голубого тумана и серебристая запятая какого-то далекого планетоида на черном фоне бесконечного космоса.
Нептуния! Пангея!
Значит, ее не увезли из Центрального Сопряжения!
Наполнившееся надеждой сердце изменило ритм.
Глядя сквозь кровавую кляксу на том месте, где недавно была ее голова, Климентина заметила стремительную звездочку, пересекающую линию горизонта. В окрестностях Нептунии в каждом мегаметре пространства – два-три корабля, и если она сумеет дать о себе знать, помощь придет без сомнения скоро.
«Что со мной сделали?»
Кажется, она не первый раз приходит в себя. Кажется, ей задавали вопросы, а она отвечала.
«О чем меня спрашивали?»
Нет ответа. Воспоминание о липком ужасе. Воспоминание о боли. И еще – стыд. Стыд? Возможно, она ответила на то, о чем ее спрашивали и о чем не спрашивали. Кажется, она угодила в переделку более скверную, чем простое похищение бесфамильной ради обогащения генофонда какого-то отчаявшегося прайда.
«Как я здесь очутилась?»
Нет ответа. Темнота.
«Где я?»
Вогнутая линза, на которой она лежала, напоминала фасетку биосферного купола. Климентина приподняла голову. Так и есть: она находилась в центре обширной чаши, образованной многочисленными сегментами-фасетками.
Почему же купол оказался под ней, а не сверху?
Половина фасеток была заполнена черной спекшейся землей. Из земли выглядывали рыжие, покрытые волосками корни давно погибших кустарников. Корни походили на лапы гигантских насекомых.
Значит, ее привезли на заброшенную гидропоническую станцию. На низкой орбите Нептунии – уйма списанных объектов. Они дрейфуют, зарываясь все глубже в атмосферу газового гиганта.
Скорее всего, эта станция бездействовала не первый год. Даже гравитационный привод, – он разбалансировался настолько, что поменял вектор поля на противоположный первоначальному.
Климентина осторожно поглядела вверх. Над фасеточной чашей нависал плоский диск палубы; серый металл был облеплен комьями земли, вниз свисали какие-то облезлые ветви, заскорузлые корни.
Кошмарный сон. Даже антураж – донельзя подходящий.
«Кто?»
Пожалуй, это главный вопрос.
Взгляд скользнул по кривизне перевернутого купола.
Среди отвалов земли Климентина увидела их не сразу, темная одежда превратила незнакомцев в малозаметный мазок на сюрреалистическом пейзаже. Климентина затаила дыхание.
Кажется, двое.
Лежат, распластавшись, в одной из фасеток и разглядывают что-то через прозрачную поверхность. Причем они настолько увлечены своим занятием, что пропустили пробуждение Климентины.
«Поднимайся… беги!..»
