— Сейчас… вхожу в образ…
Его зрачки скрылись под распухшими верхними веками, глазницы заполнились молоком белков. Затем Павло дернулся, будто схлопотал удар шоковой дубинкой, поймал пятерней воздух и проговорил низким изможденным голосом:
— Подключи реактор… Активируй контур… Спаси всех нас!
Раскин выпустил шип из правого запястья. Молча рванулся к сияющему Павло. Чтобы вогнать острейший костяной стилет ему под подбородок. Чтобы эти растянутые в улыбке губы выкашляли красное, чтобы искендеровская сволочь издохла за все то, что он, Раскин, пережил на Забвении. За липкий ужас, за неопределенность, за вонючий жар внутри скафандра! За все, что происходило с ним с тех пор, как он вышел из портала на буферной планете независимой ветви Колониального командования. А если в чем-то этот парень был не виноват, то пусть издохнет авансом! Ибо нет в Галактике беды, к которой, кажется, Павло не приложил или не приложит руку…
— Знаешь, тут еда дерьмовая. Мяса нет, специй нет, сахар — дефицит. Так что не сладко тебе придется, если привык лопать от пуза.
Раскин очнулся. Он по-прежнему лежал на своей койке. Саднила правая рука. Он поднес ладонь к лицу, припоминая, словно давнее сновидение, как собирался броситься на своего соседа. Из запястья все еще торчал на четверть длины покрытый коркой запекшейся крови шип. Раскин быстро перевел взгляд на Павло.
— Найдутся овощи, но немного и в основном — мутанты… Для тебя это не будет каннибализмом? Ха-ха. Выбор маленький, на кулеш не всегда хватает. А так — соя, соя, соя. Из алкоголя — лишь этиловый спирт. Жалко: мне пиво очень нравится…
Павло был невредим. По крайней мере, новых дыр в его шкуре не появилось. Раскин вздохнул и вновь поглядел на свою руку. От синей пазухи, где обычно скрывался шип-имплантат, к локтю тянулась черно-красная подсохшая дорожка. Кажется, выпуская встроенное оружие, он зацепил какую-то вену. С ним такое случалось раз или два, повреждение пустяковое, но кровь хлещет, как из кабана. Нападал он на Павла или не нападал? Или это ему приснилось? Ну что за черт?! Не задавать же этот вопрос вслух!
— Мне иногда даже сны снятся про еду. Словно я с какого-то голодного края. Другим бабы снятся… Вообще мне тоже бабы снятся, но еда чаще. Словно я жру тортики. Представляешь, Федя? Тортики! Не копченое мясо, не колбасу, не куриную грудку, не холодную телятину, а именно тортики! С таким кремом, знаешь, его из сгущенного молока и сливочного масла делают. Тут вообще все по нормальной еде с ума сходят.
О чем Павло мог не беспокоиться, так это о кулинарных предпочтениях Раскина. Как и все боевые мутанты первого поколения, он был в состоянии питаться одним аминокислотным сиропом. Ему так и не случилось привыкнуть к хорошей пище. Последние полгода на Земле — не считаются. Большую часть своей жизни он питался столовским «первым» и «вторым», — и это в его понимании был далеко не худший вариант. Очень часто приходилось довольствоваться протеиновыми чипсами из походного комплекта колонизатора. Что тоже было вполне терпимо. Гораздо отвратительней на вкус были болотные насекомые Хамелеона и трубчатый лишайник, который ему как-то пришлось добывать из-под снега на Бастионе.
Как бы иллюстрируя слова Павло, дверь отъехала в сторону, и в лазарет вошел, низко согнувшись в проеме, смуглокожий филиппинец. В руках он держал поднос с четырьмя дымящимися пиалами. С этим человеком Раскин познакомился здесь, на «Небиро». Его звали Таги, он был молчалив и в команде капитана «Небиро», которого здесь все называли Стрелочником, выполнял функции корабельного врача.
— Салют, Таги! — Павло три раза вхолостую «пальнул» в потолок. — А я как раз рассказывал земляку о преимуществах диетического питания.
В больших пиалах оказалось нечто вроде разваренной пшеничной каши, присыпанной зеленью неопределенного вкуса. В маленьких — зеленый чай с солью, жиром и той же зеленью.
Таги открепил Раскина от капельницы. Без особого интереса осмотрел испачканную кровью правую руку ушельца. Сухо поинтересовался о самочувствии. Раскин поблагодарил и заверил, что лечение идет как надо. Затем Таги бегло осмотрел гематомы на лице Павло и пообещал, что зайдет после того, как тот пообедает, и выпустит ему гной.
— Вообще Таги — не врач, — сообщил Павло Раскину, когда филиппинец вышел. Он бодро орудовал пластмассовой ложкой, обещание Таги не испортило ему аппетита. — Зубной техник или что-то вроде того. Любитель. Но оба костоправа полегли на Барнардщине, земля им пухом, так что лучшего у нас нет. Не переживай! Я и сам почти что доктор. Однажды пулю из шеи дружка вытащил вот этими руками… — он поболтал в воздухе пятерней. — Да… А ты бывал в Киеве? Я чего спрашиваю, тетка со стороны матери там держала забегаловку… на вокзале. Жратва была — во! — Павло причмокнул. — Мальчишкой я туда ездил…
— Поступал учиться, что ли? — из вежливости спросил Раскин. На детство, отрочество и юность Павло ему было наплевать. Для себя он определил этого молодого человека как взбесившегося от сытой жизни землянина, из той же породы, что и охотники на ушельцев. Насколько он мог судить, природная жажда крови Павло была осложнена и выпестована семейными националистическими традициями.
— …с пацанами стояли на Банковой, денег хороших за это нам предложили. Ну, знаешь, помахать портретом Теймураса Искендерова, мол, сформируем правительство по национальному признаку! Долой православных мракобесов!.. Там меня в первый раз повязали. Сказали, что свастику нарисовал на углу администрации подпрезидента. Так я ж еще и на клумбу помочился, — не заметили… Вот, а перед этим я похарчевался у тетки. Порция борща, все как надо приготовлено: с чесноком и фасолькой, кусок свинины плавает. Стакан сметаны, полторы порции пельменей. Причем фарш на одну половину из свинины, на другую — из говядины. Ну, лук, перчик — все в моем вкусе. И, когда меня заломали, сунули в «леталку» полицейскую, я им все, что съел у тетки, и выдал на пол. Ты бы видел рожи этих гадов! Говорят, мы здесь руками моем, готовь язык — вылизывать будешь! И давай мне оплеухи так, чтоб синяки на лице не оставались, то один, то второй… Я гляжу на них, меня мутит, и смешно чего-то! Удержаться не могу. А меня с одной стороны — бац! Со второй… Я вообще боли почти не чувствую. Видишь? — Павло развернулся к Раскину левым боком. На рельефном бицепсе розовел уродливый шрам в виде трезубца. — Это я сам! — похвастал он. — Сигаретой, — подумал и добавил: — «Примой». Знал бы, что сигареты здесь окажутся на вес золота, приберег бы те полпачки!
Но Раскин уже спал…
Однажды он во сне свалился с койки и понял, что «Небиро» прыгнула через гиперпространство. Забарабанил ладонями по палубе Павло: его пистолет вывалился из-под подушки и исчез под койкой.
Долго же корабль выходил на точку прыжка. Словно прыгали не от Барнарда-1…
А может, «Небиро» действительно прыгал во второй раз? А первый Раскин пропустил, когда валялся без сознания?
Прошло еще какое-то время, и наконец в лазарет заглянул кто-то помимо молчаливого Таги. Этим «кем-то» оказалась Вероника.
Она выглядела такой же уставшей и опустошенной, как и на Барнарде-1. Смыв с себя копоть и кровавую грязь войны, она стала походить на долговязого подростка. На девочку-переростка. Это впечатление усиливало то, что фигуру дочери Гордона Элдриджа скрадывали мужские брюки вечно модного среди военных цвета «хаки» и черная безразмерная куртка. Куртка астрогатора, — ведь на службе у Шнайдера Вероника командовала кораблем.
