И точно. Оставив четверку разбираться с противными «ишаками», пара валится к нам. Действительно, «эмили». Интересно, что немцы ни свои устаревшие машины, ни трофеи в истребительной не использовали. Принципиально, насколько могу судить. Не как у нас, где кадры решали все, но люди – винтики. Такая вот странная логика. Главное, железа побольше и получше навыпускать да по ленд-лизу выклянчить, а кого за штурвалы да рычаги сажать – найдется-де. Бабы нарожают… А потом бабы взяли да и перестали рожать. Надоело, что ли? В прорву-то ненасытную…
Однако «мессеры». Изображать лохов нет смысла. В лоб тоже нельзя – проскочат к Гошиной паре. Тот «юнкерс», внизу, неожиданно крепким орешком оказался, маневрирует, дымит уже, кажется, но все летит и летит, не переставая огрызаться. Точно, «мессеры» в обход нас пошли, по широкой дуге – своего выручать. «Ишак» загорелся. Потом «мессер» вывалился, и на запад, сопровождаемый дымным хвостом. Черт, высоту терять не хочется. Но – никуда не денешься. Нахожу воображаемую точку пересечения курсов – и туда, словно в омут – ух… Четко выходим, жаль, «мессеры» рано поняли, задергались из стороны в сторону, как угри на сковородке или воши на гребешке – довелось подхватывать и эту пакость, да, а тут еще и Гоша со Ждангом закончили, наконец, со своим – и в боевой разворот, натурально, навстречу. Хорошие такие ножницы получаются… получились бы, но ведущий «худой» это дело просек и на скорости уходит ввысь, с напарником, разумеется. Выворачиваюсь с могучим креном и натужным скрипом бипланной коробки следом, вверх, надеясь перехватить… Вот ведь придурок! Нельзя, нельзя никого упускать из виду, ни на секунду! А я – про «лапотников» забыл! Они же про меня – разумеется, нет. И пикировать превеликие мастера, хоть без малого вертикально, хоть полого, с парой пусть винтовочного калибра курсовых, но моей «птичке» хватило. Сразу жарко стало от ног. Бензобак за мотором, перед кабиной, хорошо хоть снизу пробило, иначе давно уже ну очень тепло было бы мне. Ремни не заметил как отстегнул. Полубочка, удар ногами…
Да… уж что-что, а с парашютом мы довольно-таки опытные. На пару. У меня пятьдесят четыре, и у Костика… четыре. Итого пятьдесят восемь. Не, есть, конечно, спортсмены с многими тысячами. Но для десантника – вполне прилично. Не офицера тем более. Раскрываться нельзя – посекут в стропах. Неудобный парашют. Болтается сверху мешком на ветру, стабилизирует более чем отвратно. То есть не стабилизирует, а наоборот. Дает ощутить себя дерьмом в проруби штормового моря. Впрочем, ничего. Приспособился, кажись. Лишь бы раскрылся.
Так. Одного из «эмилей» «ишак» срезал. Они скорость потеряли, выскочимши с вертикали, а «ястребок» это дело просек, тем более что в куче-мале всего пара «мессеров» уже осталась, вот он и… уделил внимание. Гоша с напарником пытаются догнать «лапотников», но куда там… Толик за ними. Ему, похоже, меньше моего досталось. Или вообще… «Мессеры» тоже выходят из боя – «лапотников» прикрывать. Не слабо мы их пощипали. Трех Гоша со Жданом и одного я. Впрочем, тот, которого Толик приголубил, тоже не жилец. Отстает. Так. Метров двести. У меня. Пора. Рывок – очень мощный, как ни группировался, а с матюками аж сопли выбило, и тут же шлеп – прямо на бывшее летное поле. Нормально. С моим и Костиковым весом только б и прыгать – парашюты-то на нормальную массу рассчитывают, за семьдесят, так что аки семечко от одуванчика. Пушинкой.
В нос шибануло горелой взрывчаткой. Немецкой, особо мерзкой вонючести. Ветра нет, так что из-под гаснущего купола выбежал только, скинул по-быстрому подвесную, проверил, как «тэтэшка» вынимается, и взрыватель в «эфку» ввинтил. На всякий такой разный случай. Ко мне уже «полуторка» полным ходом, лихо лавируя среди воронок – старых и новых. Так себе отбомбились. В общем, можно даже сказать, вообще никак. Это радует. Значит, еще будут, и не раз. Расходуя драгоценное горючее и ресурс. Очень тихо стало уже. Погода безветренная, все улетели, и за добродушным мурлыканьем отменно отрегулированного движка слышно теперь, как метрах в ста потрескивает, догорая, единственный пострадавший макет. Война она в основном такая вот и есть. Нешумная. Кроме окопников, разумеется. И нас с нашими технарями.
Водила высунулся из приоткрытой дверки. Тощий, но жилистый пожилой цырь с шикарными буденовскими усами. В пилотке. «Садись, епть», – негромко так. Забрасываю – привычка – купол в кузов и сам туда. Никогда не любил ни в кабинах ездить, ни под броней тем более. Так хоть видно все. Спрыгнуть можно, если что. По пути вывинчиваю взрыватель и убираю все на место. Теперь штатное. Подъезжаем к КП – одно изобразительное искусство. Здесь, наверное, площадка для санитарной авиации была, не более того. Теперь поле расширили, для виду больше, навезли макетов, изобразили строения, как смогли, типа палаток понаставили… драных до абсолютной непригодности. С высоты ничего, убедительно получилось. На земле – декорация. Навстречу саджент. Среднего роста белобрысый крепыш все с тем же ППД. Улыбается навстречу – во все тридцать два. Нет, тридцать один. На нижней челюсти недостает. И башка в бинтах. НКВД. Докладываю – как положено. В гостях все-таки, нечего письками мериться, без повода к тому же. Крепко пожав руку, не отпускает, выдавая что-то невнятное, представляется, наверное. Правые полморды здоровенным кровоподтеком. На стадии перехода от темно-синего к черно-лилово-фиолетовому. Дня два ему. Фонарю, в смысле. Смотрит, однако, весело и лихо. И ну лыбиться еще ширше – хотя, казалось, больше некуда. Что-то пытается произнести, разобрать трудно, но, кажется, это восхищенное – типа, как вы их! Какая-то мне неправильная кровавая «гэбня» попадается все время… Ну, почти.
Объясняю – надо обратно. На свой аэродром. Тут недалеко – километров пятнадцать-двадцать максимум. Жабчицы знают – естественно. Что-то мычит водиле. Тот представляется, сначала степенно так:
– Корней Матвеич, епть, Кошелев, рядовой, епть. – Потом зачастил, повышая голос до строевого: – Четвертого взвода Первой автомобильной его, епть, императорского величества пулеметной роты, списан подчистую по ранению в 1914
[260]
, тля, году, епть! – И вызывающе эдак косит глазом в сторону безусого шефа. Тот ржет. Черт знает что тут у них за отношения. У дедка – впрочем, какой дедок, слегка за полтинник перевалило, – «георгий» на груди внаглую болтается. Насколько помню, намного позже разрешили
[261]
. – Садись, поехали, епть! Да, вот еще, на, испей.
