Болтавшаяся выше четверка «мессеров» прикрытия спускается, и все вместе проходятся по стоянкам из пулеметов. Контрольный заход. После чего уматывают на запад. Нас, слава богу, не заметили. «Ишачков» наших, в смысле. Под деревьями. Грузовичок, который тоже удалось припрятать среди ветвей, тут же пылит к нашим «ишачкам». Из кабины Катилюс, с кузова же его архаровцы – все шестеро, все еще в эсэсовской форме – сгружают на землю три живых тюка. От какого-то из тючков явственно попахивает. Не то от всех… За ними спускаются остатки экипажа ТБ. Во главе с Сашей еще двое. Кажется, штурман и один из стрелков. С пулеметами. Спаренными. Потом осторожно спускают своих раненых. Из экипажа. Двоих. Обращаюсь к Катилюсу:
– Товарищ старший лейтенант, вы обратили внимание, ВПП не тронули?
– Обратил. Десант будут высаживать. Да, и с чинами – побереги время. Здесь я – Змей. И на ты. А ты, Костик… пусть будешь… Шершень. Вот так.
Окрестил. Что ж, погоняло не хуже других. Был и у нас такой. В общем, везучий. Все прошел, ну, не то чтоб без царапинки, но живым и не калекой. А потом, я уже студентил вовсю, его в отпуску какие-то гопники пришили. Элементарно – шилом в почку. Болевой шок – и все дела… Главное, они у него даже закурить, для затравки, не спрашивали. Кто-то ударил сразу. Сзади. Обобрать труп. Потом поймали. Дебилы обдолбанные – легко. А толку? Вообще, после того как оргпреступность пришлепнули, поначалу многовато шпаны развелось. Мелкой, но зловредной до безобразия. Ненавижу. Кстати, ко мне этот Шершень, чувствую, навряд ли пристанет. Раз уж пошло Костиком, так теперь и будет.
– Змей, я там еще учебные машинки видел. На вид исправные. Двухместные. Пилотов трое, немцев вывезти смогем, а вы как-нибудь… так, пешим по конному.
– Вариант привлекательный. Но не пройдет. Не успеем.
По ВПП подбредает младший из технарей. На глазах слезы.
– Михалыч…
Понятно. Самолет тот вчистую накрыло. Ну, в котором Михалыч работал. За технарем подтянулся насупленный старшина-сверхсрочник. Средних лет, но крепкий. С виду довольно обстоятельный мужик. Из бывалых, похоже. И повидавших. Во всяком случае, ни паники, ни страха в глазах, ни растерянности в движениях. Представился:
– Старшина Ларионов. Политрук Кирьяков погиб, я теперь за старшего. Значит.
Катилюс:
– Сколько ваших осталось?
– Целых шестьдесят два. Убитых трое, ранено тяжело двое, легко – одиннадцать. С полосой закончили.
– Значит, так… Убитых оставляете, забираете раненых и убываете к месту предыдущего назначения. Если надо, бумагу дам.
– Какая бумага… А вот, к примеру, насчет… Ну, полосу-то не бомбили. Не десант ли, часом, высаживать собрались?
– Возможно.
– А вот… там, – махнул рукой в сторону самолетного кладбища, – пулеметов богато осталось, на турелях. С патронами. Что, если мы из них по немцам?
– Где служил, старшина?
Приосанился:
– Дык, на границе, в Туркестане, значит… сначала… потом, натурально, в разведке. Полковой. В финскую. И когда освободительный поход. Потом подстрелили, поляки, ну, когда все уже закончилось. Нас тогда к вашим операциям привлекали, ну, НКВД
[191]
. А как прибыл из отпуска, ну, по ранению, к новому, значит, месту службы – и на тебе вот…
– Тогда вот что. Отбираешь из своих добровольцев. Сколько получится, столько и берешь. Но только добровольцев! И… это… не сопляков… ну этих… с огнем в груди, понимаешь? А мужиков… надежных. Ну, вроде тебя. Отстреливаете по ленте – и атас. В плен вам… не рекомендуется. Остальные – чтоб раненых вытащили. Всех! Понял?
– Как не понять… Хотя… Лично мне дык с винтаря сподручнее будет. Разрешите исполнять? – Козырнув, утопал. Весь из себя ладный, ловкий, подтянутый, пусть и слегка прихрамывающий на правую конечность. Слава богу, что и в мое время такие не вовсе перевелись, иначе хана бы России настала, без вариантов…
– Костик… Шершень, а что это у тебя за комбез такой интересный?
– Да вот, думал, думал да и придумал. Когда над аэродромом патрулируешь, времени много. Чтоб думать.
– Хорошо придумал. Исполнил тоже сам?
– Не-а. В парашютной мастерской 123-го мужичок один, золотые руки. Он еще, глядя на эту хрень, штуковину такую придумал, ну, чтоб барахло всякое удобнее было носить. Бойцам. И… таким, как ваши… твои. Разгрузка называется.
– А, Ицхакович… Знаю такого. Интересно… А тут вот, справа, для ножа?
– Ну… Только вот ножа подходящего не подобрал. Пока.
– Ну, эт дело наживное… Эй, Ворон!
На Ворона обернулся один из «эсэсовцев». Действительно, похож. Черный, горбоносый, худощавый, некрупный такой мужик, даже движения какие-то птичьи, очень быстрые, но как бы фиксируются в конечных положениях. Кавказец? А может, казак. Или просто так перемешалось все в России, тогда еще. Никогда не понимал российских нациков. Плесень.
– Ты у нас вроде самый запасливый. Ножичек не завалялся? Ну, и насчет пожрать?
Слова не промолвив, Ворон достает из вещмешка нечто продолговатое и протягивает мне, а сам начинает «накрывать на стол», вроде неспешно, но на самом деле очень быстро.
Нож. Заметно не новый, но вполне приличный. Абсолютно без наворотов, и исполнение достаточно грубое. Довольно увесистый. Длиной меньше тридцати, лезвие сантиметров пятнадцать, с полуторной заточкой. Крестовина. Прямая. Ножны металлические, тоже без затей. С петелькой под поясной ремень – на фиг не нужна. Рукоять с глубокими скошенными продольными пропилами на деревянных накладках, довольно ухватистая. Центровка так себе. Не супер, конечно, но хоть не складной
[192]
. Не люблю эти шалости. Что складные, что выкидные. Для уголовников хороши. И балбесам нравится. А в реале пока его разложишь или пока выкинешь, тебя уже раза три… Особенно если лезвие сбоку выкидывается.
