Обвиняют в том, что, мол, войну прошляпил, начало в особенности. Конечно, задним числом легко быть умным. А ты попробуй ночью, в темной комнате, вообще без кошки, а на основе крайне противоречивой информации сомнительной достоверности, накопленного опыта и собственной интуиции создать непротиворечивую картину реальности, особенно зная цену, которую придется заплатить за ошибку? Это вам не мизер втемную вылавливать, как говорил один мой приятель. Как это, не знаю, в преф не выучился, времени не было, да и вообще… Но звучит красиво.
Уроки истории… Для немцев урок истории состоял в том, что национальное чванство – все ж таки превесьма и сколько себя помню свойственное этой в очень многих отношениях замечательной нации – никогда и ни в коем случае не должно переходить определенные границы, и уж точно нельзя допускать перерождения его в официально декларируемый шовинизм. Русские же получили могучий иммунитет к сотворению себе кумиров. При Лене, говорят, очень старались, аж из кожи лезли – ан не вышло. Одни анекдоты. Вовочка же и не пытался даже. Умный. Окружение – да, сам же – никогда. Понимал, надо думать – смеяться будут.
Во, кругами пошли. То есть где-то здесь аэродром должен быть. Ага, вижу. Фарами теперь не освещают, наученные моим горьким опытом. Маленькие какие-то огоньки стрелкой выстроились. Лампы, что ли, керосиновые? А что, мысль. Безлунной ночью и сигарету тлеющую за полтора километра видно. При затяжке. А в лунную – за километр.
Сели с козлами и подскоками, отозвавшимися в помятых сапогами ребрах. Но благополучно. Минут десять пришлось еще подождать, пока нами не занялись. Долго матерились в темноте, наконец, вот она, свобода! Нас с Жидовым никто не встречал, сразу отправились досыпать в почти родную уже казарму. В так и не заделанной дыре снова отсвечивает звезда. Теперь – желтым.
Поспать дали, пока не проснемся. Но под рев моторов не очень-то… Вчера тем более удалось вздремнуть. Урывками. Помылся, побрился, столовая – никого уже, далее на КП. Вместе с Гошей. Уныло-скептическое отношение к окружающей жизненной среде – это, как я понял, натура у него такая. Но не нытик, чего нет, того нет. Просто соколом не смотрит. Не имеет то есть такого вот обыкновения. Ну и ладно. Лишь бы в небе…
На КП изображает статую Командора Слава Сиротин, ни капли уже не политрук, а вовсе даже майор. Золотой дождь имени Гейдриха, как понимаю. Здороваемся, после чего, нисколько не чинясь, вводит в курс дела. От прежнего летсостава девятеро орлов осталось. Считая нас, но не считая временно не летающего Самого. То есть комполка Сиротина. Из тех, с кем вчерашним утром – подумать только! – за ТБ вылетали, Харитонов вернулся, Бабков вернется – дал знать по рации, Сахно, кажется, с концами… Мы же теперь, милостию бога и Верховного командования, опять 123-й иап. Знамя и прочие необходимые вещи на месте уже. Использовать нас для любых неистребительных целей со вчерашнего дня запрещено. То есть, главное, штурмовки отменяются. Далее. Вчера перебросили полтора десятка свежих ребят. Говорят, лучших отобрали. Все на «чайках». В основном из 160-го иап 43-й иад. Технарей комплект, даже с некоторым избытком. Матчасть аналогично. Машинки нам подобрали и подготовили – сейчас пойдем знакомиться.
Вчера, пока народу совсем мало было, отработали новую систему дежурства. С пятью постами ВНОС на проводной связи и парой – наконец! – в готовности номер один, то есть в кабинах, техник рядом, парой в готовности номер два – то есть где-то рядом, и остальными – по мере надобности. Понравилось. С прибытием пополнения увеличили численность групп до шестерки из трех пар, а на срочные задания отправляют группу, что в готовности номер два. К которой мы со старшим (!) лейтенантом Жидовым и присоединяемся ровно через час. То есть в девять нуль-нуль.
«Птичка» стоит примерно там же, где, бывало, прежние две. Ручкаемся с Колей. По нынешним богатым на потери временам почти родственники уже. Собственно, к этому И-153 БС я уже принюхивался в прошлый раз. Ничего машинка. Почти как предыдущий, но с М-62. То есть, с одной стороны, чуток послабже, с другой – более живучий и не так греется. Винт АВ-1. Ближе к хвосту уже «ноль-три» белеют, а под кабиной… Жаба! Или лягушка… Нет – Жяба! Моя жяба… Вытянулась в прыжке и языком схлопывает маленького такого «мессера». Со стрелкой желтенькой в лапке – к чему бы это? Царевна-лягушка вроде из другой оперы… Ладно… Зеленая на зеленом, но колер до того ядовитый подобран, что видно достаточно отчетливо. Наподобие того «зеленого сердца» у «мессеров». К тому же светлая окантовочка пущена. Умелец малевал. Спрашиваю Колю:
– Твоя работа?
– Не… Рома, ну, оружейник. Его из Суриковского призвали. Как меня – из МАИ. Как узнали… ну, что вы скоро… вспомнили вашу Жябу – решили нарисовать. Закрасить?
– Пусть будет. Может, еще и спасибо скажу. Если немец хоть долю секунды на разглядывание проворонит.
– А звездочек вам сколько рисовать? Теперь все рисуют. Ну, по количеству сбитых.
– Звездочки нам ни к чему. Скромнее надо быть.
– А вам тоже лейтенанта дали? У меня и уголки есть! Не дали? А как… а почему?
Быстренько, но без грубости, так, с юморком, разъясняю не по делу разошедшемуся технарю корреляцию знания и печали, а также оного же и интенсивности процессов старения в юном организме. Занимая тем временем место в кокпите новой машинки. Завожу движок, гоняю по режимам. Нормально. Приработался уже, но не изношен. То, что надо. Отогнав машину на стоянку боеготовых и поблагодарив Колю, отправляюсь на КП. Жидов уже там. Нам сразу и задание. Километрах в сорока к северу от аэродрома висит «костыль»
[218]
. То есть корректировщик немецкий. И оченно достает наших. Дела мешает делать. Надо думать, к очередному контрудару готовится. М-да… Сколько их было, контрударов
[219]
этих, в июне–июле 41-го, а все без толку. Меня вот еще в детстве тренер учил, по рукопашке, прежде чем атаковать, подумай, ну хоть совсем чуть-чуть, долю секунды – но непременно. Всем бы военачальникам, и нынешним, и потом, по такому тренеру…
