И тогда муртад и мунафик Салех, видя, что удача на стороне тех, кто идет по пути Джихада, а его собственная армия вот-вот поднимет его на штыки — сделал еще более худшее преступление, хотя казалось, что худшего уже быть не может. Он пригласил на йеменскую землю команду американских диверсантов и убийц, на руках которых уже было немало крови правоверных, пролитой в Ираке и Афганистане. Он продался им, и пригласил, и сказал — убейте ради меня, и Йемен будет ваш.
Тогда-то и погиб его двоюродный брат, вождь племени Хути, став шахидом на пути Аллаха, а вместе с ним стали шахидами еще пятьдесят братьев, убитых дьявольским оружием неверных — ракетами с беспилотников, что как коршуны и по сей день кружат над горами, высматривая себе добычу и поражая ее с неба ракетами. Все укрепления, что его племя годами и десятилетиями возводило в горах, в одну минуту стали бесполезными, ибо смерть теперь приходила не по земле — она поражала с неба. Но сколь бы ни были сильны неверные, сколь бы ни было точно их оружие — на место шахидов вставали новые мученики, и война продолжалась.
И если уже из войск неверных бегут и становятся муджахеддинами братья, у которых открылись глаза и которым стала ясна лживая и двуличная политика муртадских правителей региона, лишь для вида совершающих намазы и жертвующих деньги на нужды уммы, а в душе не верящих — значит, недалек тот день, когда пламя Священного Джихада охватит весь мир.
Аллаху Акбар!
За спиной раздалось едва слышное шипение — это одна за другой с простеньких самодельных треног стартовали в небо Кассамы, и шипение это отдалось в душе муджахеддинов радостным ликованием. Израильский солдат — тот самый, что стоял на пороге двери своего внедорожника, бросил недопитую банку, прервал разговор на полуслове, обернулся — Тарику хорошо было видно его лицо — и тут Тарик выстрелил. Раз, потом еще раз и еще, он стрелял и стрелял, потому что новая русская снайперская винтовка, в отличие от СВД, не давала такую сильную отдачу и позволяла стрелять в более высоком темпе. Через прицел он увидел, как одна из пуль ударила в стекло, мгновенно покрывшееся трещинами… но один из израильских солдат лежал наполовину в машине, а наполовину на земле, а еще двое, вместо того чтобы попытаться скрыться или хотя бы залечь, пытались вытащить своего раненого товарища из машины. Тарик израсходовал шесть патронов, в магазине осталось еще пять, потому что он всегда досылал один патрон в ствол… и эти пять патронов он отстрелял уже прицельно. Одна из пуль вошла под бронежилет второго израильского солдата… а второй находился в такой неудобной позе, что Тарику ничего не оставалось, как прострелить ему обе ноги. Последние две пули Тарик израсходовал на то, чтобы попытаться вывести из строя прицельную систему на дистанционно установленном пулемете… он выстрелил еще дважды, целясь в то, что он определил как линзу прицела. Попал он или нет — неизвестно, зато он заметил, как четвертый израильский солдат начал действовать, причем действовать грамотно. Открыв дверь со стороны противоположной той, которая была под прицелом снайпера, он не стал подставляться под пули — пользуясь высоким клиренсом машины, он начал вытаскивать одного из солдат под машиной, чтобы, уже прикрываясь ее бронированным кузовом, оказать ему первую помощь. Тарик присоединил к винтовке новый магазин, дослал патрон в патронник и… не стал стрелять, хотя мог бы выстрелить по поверженным израильским солдатам еще раз, чтобы добить наверняка. Но все же… он был не только муджахеддином, в нем осталось что-то от солдата, такого же солдата, как эти пацаны, и… он просто не стал в них больше стрелять.
* * *
То же время, то же место
Рядовой Моше (Миша) Солодкин
ЦАХАЛ
Чертовы трепливые козлы…
Рядовой израильской армии Моше (вообще-то Миша, но вне семьи лучше Моше) Солодкин сидел в раскаленном солнцем броневике Голан с вышедшим из строя кондиционером, смотрел на экран дистанционно управляемой пулеметной установки и изредка недовольно поглядывал на своего командира, который пил безалкогольное пиво и трепался с двумя другими своими подчиненными. То, что он видел — ему не нравилось.
Дело было в том, что Солодкин — единственный из всех четверых был родом с территорий, он привык к постоянному чувству опасности, он знал, что нужно просто выполнять необходимые меры предосторожности, чтобы оставаться в живых, а вот трепач Ави, пусть и сержант, и его командир — этого не знал, иначе не трепался бы. Родители Миши совершили алию в конце девяностых из Ростова-на-Дону, и когда приехали в Израиль, то оказалось, что единственное жилье довольно приличное и за ту цену, которую они могли себе позволить, — это жилье на территориях. Тогда шел мирный процесс, израильские политики прилюдно обнимались с палестинскими, подписывали какие-то документы, и тогда казалось, что в жилье на территориях нет ничего опасного. Ариэль Шарон и вторая интифада изменили все…
Вот и рос русский паренек (наполовину еврей, наполовину русский), играя с отцовским, купленным по случаю АКМ, стреляя на стрельбище и с одиннадцати лет стоя на охране их обнесенного колючей проволокой поселения. Вообще-то, для любого пацана, который живет в типичном западном городе, чистеньком и безопасном, это, наверное, кажется крутым и в чем-то даже романтичным — с автоматом, в бронежилете стоять на воротах, вместо игрушек играть настоящими боевыми патронами, вместе с отцом ездить на стрельбище. Оно, конечно, — если не считать минометной мины, разорвавшейся у Либерманов на заднем дворе и убившей семидесятилетнюю Иду, это если не считать арабских пацанов: любой из них готов убить тебя, просто так, потому что ты еврей. Не набить морду — а именно убить, на самом деле убить, не понарошку, и если он это сделает — он будет героем своего народа. Это если не считать взглядов… любой, кто видел, как смотрят палестинцы, этого никогда не забудет. Миша все это понял, даже можно сказать — прохавал, но сдаваться и уходить не собирался, потому что это была его земля. Пусть она каменистая, скудная, неурожайна, пусть ее надо постоянно поливать, а для этого содержать в исправности оросительную систему, но все равно это — его.
А вот Ави был совсем другим. Израильтянин уже в третьем поколении, гений, танцующей походкой идущий по жизни, он и в армии-то выделялся каким-то несерьезным к ней отношением, как будто это всего лишь приключение, и если тебя и убьют — то понарошку, на счет. Он был веселым, белокурым малым, больше похожим на скандинава, нежели на еврея, он любил пиво «Миллер» и молоденьких арабок, он вообще как будто поставил себе цель оплодотворить как можно больше палестинок, чтобы палестинцы таким образом породнились с евреями и на окровавленной земле Палестины наконец-то наступил мир. Сделать это было не так-то просто — палестинка, вступившая в связь с израильским солдатом, рисковала быть убитой разъяренной родней — но ему каким-то образом все же удавалось иметь компанию в каждой увольнительной, о чем он сейчас и рассказывал двум другим рядовым его патруля. Нет, его нельзя было назвать трусливым или глупым — Моше видел, как он командует патрулем, когда на них напали и нужно было прорываться и вызывать подмогу. Он просто был легкомысленным и тратился по мелочам, вот и все…
