— Сколько у тебя?
— Семнадцать человек.
Сержант чуть не выпустил руль из рук.
— Сколько?!
— Семнадцать человек, сэр. У нас семья считается не так, как у вас. У нас в семью входят все живые родственники, какие у тебя есть, понимаете? Семнадцать человек — это мало, это очень маленькая семья.
— Какая же большая?
— У одного из солдат в моем отделении семья шестьдесят семь человек, но это редкость. Слишком много афганцев погибает, и семьи становятся меньше.
— Так ты в полиции только из-за денег?
— Наверное, да, сэр.
— А как же страна?
— Страна? — пожал плечами Заболь, — а что такое страна, сэр? У нас за последние пятьдесят лет сменилось шесть стран
[37]
, а я знал три из них. У нас нет страны, сэр.
Сержант Гэтуик, гражданин Соединенных Штатов Америки и унтер-офицер армии США просто не мог себе представить, ради чего нужно за пятьдесят лет шесть раз менять государственное устройство страны. И что останется от страны в итоге.
— Но разве ты не давал клятву, когда вступал в полицию?
— Давал, сэр. И другие давали. Много кто давал клятвы, самые разные. И — где они все теперь…
Белый пикап — сержант предпочел бы черный, но выбирать не приходилось — крадучись въехал в Джей-бад, мигнул фарами на чек-пойнте, устроенном на полицейском участке. Там мигнули фарами в ответ.
С наступлением ночи город замер. Затаился. Это нельзя передать никакими словами, это надо почувствовать. Обычные города — это людские муравейники, где люди, отработав положенное, идут по своим клетушкам, чтобы поспать и подготовиться к новому дню. И как только черное покрывало ночи накрывает такой город — в город приходят нега, расслабленность, спокойствие. Активность, ночная жизнь, если она и есть, — она яркая, открытая, веселая. Ночной жизнью живут люди, которым не нужно завтра идти на работу и которые могут позволить себе отдохнуть и расслабиться.
В Джелалабаде — все совсем не так. Отгремели дневные бои — и город затаился, замер, но он не отдыхает, потому что не отдыхает ни одна из сторон, все готовятся к завтрашнему безумию. Вот группа моджахедов, пробираясь дворами, тащит в мешках остроносые стальные копья выстрелов к РПГ — они насторожены, оглядываются по сторонам, потому что американцы могут устроить засаду. Долгие годы войны с чрезвычайно сильным противником сработали, как дарвиновский отбор: глупые, неаккуратные, неосмотрительные — погибли, и если у кого и есть могила — так над ней шест с зеленой повязкой, показывающей, что здесь лежит человек, погибший на пути Аллаха. Остались те, у кого глаза на затылке, кто умеет читать мысли и видеть человека насквозь — чтобы не прозевать информатора, кто спит вполглаза, с пистолетом под подушкой, — чтобы не прозевать приглушенный шум вертолетных винтов, осторожные шаги под окнами, за которыми следует удар кувалдой в дверь и град пуль. Именно они сейчас тащат драгоценные ракеты РПГ, чтобы завтра выпустить их в американцев.
А вот — и сами американцы. Настороженные, внимательные, не оставляющие ничего на волю случая, с приборами ночного видения. Двое копаются в моторном отсеке подбитого сегодня MRAP, пытаясь привести его в норму и подсвечивая себе фонариками с красными фильтрами, — а еще один занял позицию в башенке ганнера. Пулемет исправен и хищно смотрит на город, на улицы, на низкие, разлапистые деревья, готовый плюнуть свинцом в любую полуночную тень, в любое движение, в любой шорох. Несмотря на ночь, американский пулеметчик внимателен, один палец на кнопке спаренного с пулеметом прожектора, другой — рядом с клавишей автоматического огня. Легкое движение пальца — и ночь вспорет ослепительный луч света, а следом полетят пули, каждая из которых пробивает насквозь машину и всех в ней сидящих.
Одни борются за свою землю. Но и у других тоже важная цель — они борются за правду так, как они ее понимают, они хотят, чтобы на этой земле люди жили, не калеча и не убивая друг друга, чтобы в стране было нормальное, избранное народом правительство, чтобы был честный и справедливый суд, чтобы никому не отрезали головы на площадях, не вешали детей, не отрезали нос и уши тем женщинам, которые не хотят жить в парандже. Если это не праведные цели — то какие же тогда праведные?
Одни не могут победить. Другие — не имеют права проиграть.
И между ними — пробирающийся без света по улицам Джелалабада японский пикап, в котором сидят афганец и американец. Все, что им нужно, — это купить мяса и хлеба.
Горит Джелалабад. Горят дома, подожженные за сегодня, догорают обломки домов и машин, разбитых ракетами с вертолетов. Тушить в основном некому.
— Вот здесь, сэр.
Сержант подозрительно огляделся в прибор ночного видения — улица не внушала ему доверия, хоть и движения не было видно. Ряд машин у тротуара, как минимум две сожженные, что с остальными — не видно из-за темноты.
— Точно здесь? Я не вижу лавок.
— Здесь живет мой родственник, дядя, неродной. Он привозит мясо для лавок и продает его. У него можно купить целую тушу.
— Хорошо, пошли…
Автомат за спиной, Bravo-18 в руках. Чем хорош этот автомат — у него почти все, кроме перезарядки, как у М4. Прицел, приклад, способ крепления магазина, рукоятка, тактическое цевье с рукояткой — все, как в М4. Только затвор передергивается, как в АК. Автомат незнакомый, им он попался впервые, но Амойо уже опробовал его несколькими выстрелами, почистил и остался доволен. По длине, как Commando, но безотказность выше на порядок, да и убойность всяко получше. В теснине незнакомого дома с ним управляться куда проще, чем с М4, тем более — на выстрелы АКМ не сбегутся муджики со всего города, а со связью тут плохо…
Заболь забарабанил по железной двери размера такого, как будто она вела в гараж.
— Мне… можно будет пройти внутрь?
— Думаю, что да, сэр. Дядя не очень вас любит, но со мной можно.
Стук разносился по всей улице, заставляя сержанта нервничать — он знал, что нельзя привлекать внимания, если хочешь оставаться в живых.
Наконец дверь открыли, только на узкую щелку. Последовали длинные переговоры на пушту, из которых сержант понял несколько слов.
— Дядя согласен продать нам мясо, — сказал Заболь, — оно все равно сгниет. Потому что электричества нет.
Великолепно!
— Что нужно делать?
— Подгоните машину прямо сюда. Мы положим мясо в кузов.
— А цена?
— Поторгуемся.
Сержант так и сделал — подогнал пикап, начали грузить мясо. Мясо было бараньим, баранина, жесткое и со специфическим привкусом — но мясо есть мясо. Сержант прикинул, что если они сейчас приедут на базу и зажарят все мясо на костре, то половину съедят сейчас, половину утром и насытятся, как говорится, до отвала. Так — и мясо не пропадет, и пайки останутся… до лучших времен.
