Если победят американцы – Ичкерия будет независимой. Они выйдут с предложением подчинить себе весь Кавказ и создать проамериканское государство на Кавказе… и сделают это, потому что они готовы к этому. Это будет государство, выходящее одновременно на Каспий и на Черное море, государство, объединяющее в себе не только Кавказ, но и плодороднейшие земли юга России. А потом… еще посмотрим, каким проамериканским будет это государство. Но и протурецким, или просаудовским – оно точно не будет. Ичкерийцы хозяева – и рабами они не будут. Никогда и ни у кого…
Но может получиться так, что победит Русня. Очень может так получиться, потому что Америка измотана и ослаблена. Что ж, тогда можно будет действовать по обстоятельствам. Если Русня будет слаба – можно будет создать независимую Ичкерию на весь Кавказ, и Русня не сможет ничего с этим сделать. А если Русня после схватки с Америкой будет очень слаба – генерал предполагал, что это будет именно так, – значит, столица Ичкерии будет перенесена в Москву. Потому что власть в такие минуты лежит в грязи и тот, кто может и хочет ее поднять – тот и будет властвовать. Сильный народ, народ-воин, народ-волк. Подготовленная тайно армия – один его батальон охраны чего стоит! А Грозный… Ведь когда Иосиф Виссарионович Сталин пришел к власти – он не стал переносить столицу огромной страны в Тбилиси, не так ли? Потому что понимал.
И вот когда все это произойдет – тогда-то весь мир узнает хватку людей-волков.
Экран монитора, перед которым сидел генерал, погас, вместо строк текста на нем появились две строки, мечущиеся в темной клетке экрана, меняющие цвет, как хамелеоны, и не находящие себе выхода. Это были строки из одной чеченской поэмы, которую генерал очень любил, они напоминали ему о том, что он должен был помнить…
Деха хилац турпалхочун вахар.
Амма иза адамийн дегнашкахь вехар ву.
Недолго длится жизнь героя.
Но он останется жить в сердцах людей.
Да, именно так…
Генерал Салман Рзаев, генерал пока не существующей армии пока не существующей страны, какое-то время смотрел на экран, потом встал, выключил компьютер, изъял бумаги из малого сейфа и переложил их в большой – порядок прежде всего. Потом позвонил вниз, на пульт охраны – что он спускается и чтобы были готовы.
В это же время полковник Чернов, сидя перед монитором ноутбука, расшифровал информацию, которая была передана ему генералом Рзаевым. Сначала он перекачал ее на жесткий диск, потом убрал один USB-носитель и поставил другой – в нем был шифровальный ключ на 4096 бит, который по стойкости не уступал ключам, используемым лучшими банками в системах дистанционного банковского обслуживания. Торопливо пролистав документы, он удивленно присвистнул. Шамиль! Говорили, что он жив – но сейчас перед ним были доказательства, такие, которые заставляли поверить, не то что какая-то кустарно записанная кассета. Впрочем – так это или нет, – в Москве разберутся, его дело это передать. Не в ФСБ, конечно… есть другие люди, которые за Россию не на словах, а на делах… конкретных и жестких делах. Прочитав то, что задумал Шамиль, полковник покачал головой: совсем обнаглели. Да… это точно надо передать в Москву.
Поставив ноутбук в режим стирания информации – информация не просто стиралась, на ее место записывалась другая, потом стиралась и она, потом снова записывалась, и так не меньше пятидесяти циклов… в общем длительный процесс… полковник прицепил носитель на цепочку, которую всегда носил на шее, позвонил дежурному в штаб, чтобы выслали машину и БТР сопровождения. Тому, кто обладал подобной информацией, по ночной Махачкале передвигаться без бронетранспортера явно не стоило.
Дальняя ретроспектива
Осень 1991 года
Нагорный Карабах, южнее г. Шуша
Солнце – огромное, не по-осеннему жаркое, всевидящее, вставало над истерзанной войной землей, новый день не обещал покоя. Люди, соседи, те, кто жил бок о бок друг с другом еще несколько месяцев назад, восстали, чтобы с остервенением резать и убивать друг друга, разрушать свои бесхитростные жилища, построенные еще дедами и отцами, утверждая свои мнимые права на этой древней земле. Нескольких месяцев хватило, чтобы забыть, как их отцы и деды жили здесь бок о бок, и никто даже не думал выяснять, чья эта земли и кому она принадлежит по праву. Сейчас же – словно морок напал на людей, и все новые и новые жертвы окропляли своей кровью свинцовые ступени новоявленного бесовского храма.
Как родилась эта злоба в душах людей? Удивительно, но потом, когда конфликт был временно приостановлен, никто не мог вспомнить его начала – осознание беды заменялось бесконечным списком взаимных обвинений. Пока, на тот день, обвинения могли предъявлять армяне – трагедия Баку и Сумгаита никем не была ни забыта, ни прощена. Ходжаллы, город, позволивший армянам сравнять кровавый счет, – еще был обычным, пусть и прифронтовым городом.
На тот момент война еще была партизанской – у армян, тем более армян Нагорного Карабаха, почти не было ни бронетехники, ни артиллерии, ни авиации – было только оружие, были люди, взявшиеся за него, и было дикое желание отомстить и согнать азербайджанцев с этой земли, уничтожить здесь само воспоминание о них. Азербайджан же, получивший при развале Советского Союза значительное количество самых разнообразных вооружений, активно использовал его – вот только те, кто воевал, они уступали армянам. Нет, не в подготовке – подготовки не было ни у тех, ни у других за редким исключением. Они уступали по силе ненависти, по фанатизму, по желанию умереть ради того, чтобы другие могли жить на этой земле, говорить на армянском языке и чтобы никогда с армянским народом больше не случилось то, что случилось с ним в прошлом. Великие трагедии изменяют не людей – они изменяют жизнь и само естество целых народов. Армян изменила и сломала трагедия геноцида шестнадцатого года – ни один армянин из оставшихся в живых уже не мог быть таким, как прежде. Из нации крестьян и ювелиров армяне превратились в нацию бойцов, каждый из которых готов был пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы убить хотя бы одного – но ненавистного врага. Вся суть перерождения отчетливо проявилась хотя бы в таком эпизоде – в семидесятых, в Лос-Анджелесе один армянин, богатый и влиятельный, пригласил нескольких турок, и в их числе почетного консула Турции в этом городе, полюбоваться на собрание редких картин из его частной коллекции. Когда же те пришли по приглашению – армянин накинулся на них с ножом. Это был пожилой и уважаемый человек, миллионер, владелец бизнеса – но он безжалостно отринул все, чего достиг, ради того, чтобы перед смертью бросить и свою маленькую монетку в копилку вековой мести
[46]
. Народ, в котором такой – каждый, победить невозможно. Его можно только уничтожить.
Как и в большинстве гражданских и партизанских войн, война в Карабахе первого периода характеризовалась тем, что крупные города – Агджекенд, Агдаре, Аскеран, Ходжавенд, Гидрут – находились под контролем спешно создаваемой азербайджанской армии и отрядами азербайджанских ополченцев. Оставшаяся же территория Карабаха была ничьей землей, большей частью не находящейся ни под чьим контролем, а какая-то ее часть находилась под контролем армян. Ближе к границе с Арменией это были уже не партизанские отряды, это были вполне боеспособные армейские, а порой и террористические отряды. Сила армян была в том, что, в отличие от Азербайджана, у Армении существовала сильная и влиятельная армянская диаспора, обосновавшаяся во всех странах мира и постоянно посылающая в воюющую страну деньги, оружие и добровольцев. В отличие от азербайджанцев, у армян был опыт международного терроризма – АСАЛА, Армянская секретная армия освобождения, созданная из ближневосточных армян в Бейруте и пролившая немало крови. Эти обстоятельства уравнивали чаши весов, на которых была судьба региона – а возможно, и повестка дня всего постсоветского Закавказья.
