– Фальстаф! Фальстаф! – звала княжна, отворив дверь и
приветливо заманивая Фальстафа к нам на лестницу.
В это время Фальстаф, почуяв, что дверь отворяют, уже
приготовился скакнуть за свой Рубикон. Но призыв княжны показался ему так
невозможным, что он некоторое время решительно отказывался верить ушам своим.
Он был лукав, как кошка, и чтоб не показать вида, что заметил оплошность
отворявшего дверь, подошел к окну, положил на подоконник свои могучие лапы и начал
рассматривать противоположное здание, – словом, вел себя как совершенно
посторонний человек, который шел прогуливаться и остановился на минуту
полюбоваться прекрасной архитектурой соседнего здания. Между тем в сладостном
ожидании билось и нежилось его сердце. Каково же было его изумление, радость,
исступление радости, когда дверь отворили перед ним всю настежь и, мало того,
еще звали, приглашали, умоляли его вступить наверх и немедленно удовлетворить
свое справедливое мщение! Он, взвизгнув от радости, оскалил зубы и, страшный,
победоносный, бросился наверх как стрела.
Напор его был так силен, что встретившийся на его дороге
стул, задетый им на лету, отскочил на сажень и перевернулся на месте. Фальстаф
летел как ядро, вырвавшееся из пушки. Мадам Леотар вскрикнула от ужаса, но
Фальстаф уж домчался до заветной двери, ударился в нее обеими лапами, однако ж
не отворил ее и завыл как погибший. В ответ ему раздался страшный крик
престарелой девы. Но уже со всех сторон бежали целые легионы врагов, целый дом
переселился наверх, и Фальстаф, свирепый Фальстаф, с намордником, ловко
наброшенным на его пасть, спутанный по всем четырем ногам, бесславно воротился
с поля битвы, влекомый вниз на аркане.
Послан был посол за княгиней.
В этот раз княгиня не расположена была прощать и миловать;
но кого наказывать? Она догадалась с первого раза, мигом; ее глаза упали на
Катю… Так и есть: Катя стоит бледная, дрожа от страха. Она только теперь
догадалась, бедненькая, о последствиях своей шалости. Подозрение могло упасть
на слуг, на невинных, и Катя уже готова была сказать всю правду.
– Ты виновата? – строго спросила княгиня.
Я видела смертельную бледность Кати и, ступив вперед,
твердым голосом произнесла:
– Я пустила Фальстафа… нечаянно, – прибавила я, потому что
вся моя храбрость исчезла перед грозным взглядом княгини.
– Мадам Леотар, накажите примерно! – сказала княгиня и вышла
из комнаты.
Я взглянула на Катю: она стояла как ошеломленная; руки ее
повисли по бокам; побледневшее личико глядело в землю. Единственное наказание,
употреблявшееся для детей князя, было заключение в пустую комнату. Просидеть в
пустой комнате часа два – ничего. Но когда ребенка сажали насильно, против его
воли, и объявляли, что он лишен свободы, то наказание было довольно
значительно. Обыкновенно сажали Катю или брата ее на два часа. Меня посадили на
четыре, взяв в соображение всю чудовищность моего преступления. Изнывая от
радости, вступила я в свою темницу. Я думала о княжне. Я знала, что победила.
Но вместо четырех часов я просидела до четырех утра. Вот как это случилось.
Через два часа после моего заключения мадам Леотар узнала,
что приехала ее дочь из Москвы, вдруг заболела и желает ее видеть. Мадам Леотар
уехала, позабыв обо мне. Девушка, ходившая за нами, вероятно, предположила, что
я уже выпущена. Катя была отозвана вниз и принуждена была просидеть у матери до
одиннадцати часов вечера. Воротясь, она чрезвычайно изумилась, что меня нет на
постели. Девушка раздела ее, уложила, но княжна имела свои причины не спрашивать
обо мне. Она легла, поджидая меня, зная наверно, что я арестована на четыре
часа, и полагая, что меня приведет наша няня. Но Настя забыла про меня
совершенно, тем более что я раздевалась всегда сама. Таким образом, я осталась
ночевать под арестом.
В четыре часа ночи услышала я, что стучат и ломятся в мою
комнату. Я спала, улегшись кое-как на полу, проснулась и закричала от страха,
но тотчас же отличила голос Кати, который раздавался громче всех, потом голос
мадам Леотар, потом испуганной Насти, потом ключницы. Наконец отворили дверь, и
мадам Леотар обняла меня со слезами на глазах, прося простить ее за то, что она
обо мне позабыла. Я бросилась к ней на шею, вся в слезах. Я продрогла от
холода, и все кости болели у меня от лежанья на голом полу. Я искала глазами
Катю, но она побежала в нашу спальню, прыгнула в постель, и когда я вошла, она
уже спала или притворялась спящею. Поджидая меня с вечера, она невзначай
заснула и проспала до четырех часов утра. Когда же проснулась, подняла шум,
целый содом, разбудила воротившуюся мадам Леотар, няню, всех девушек и
освободила меня.
Наутро все в доме узнали о моем приключении; даже княгиня
сказала, что со мной поступили слишком строго. Что же касается до князя, то в
этот день я его видела, в первый раз в жизни, рассерженным. Он вошел наверх в
десять часов утра в сильном волнении.
– Помилуйте, – начал он к мадам Леотар, – что вы делаете?
Как вы поступили с бедным ребенком? Это варварство, чистое варварство,
скифство! Больной, слабый ребенок, такая мечтательная, пугливая девочка,
фантазерка, и посадить ее в темную комнату, на целую ночь! Но это значит губить
ее! Разве вы не знаете ее истории? Это варварство, это бесчеловечно, я вам
говорю, сударыня! И как можно такое наказание? кто изобрел, кто мог изобресть
такое наказание?
Бедная мадам Леотар, со слезами на глазах, в смущении начала
объяснять ему все дело, сказала, что она забыла обо мне, что к ней приехала
дочь, но что наказание само в себе хорошее, если продолжается недолго, и что
даже Жан-Жак Руссо говорит нечто подобное.
– Жан-Жак Руссо, сударыня! Но Жан-Жак не мог говорить этого.
Жан-Жак не авторитет. Жан-Жак Руссо не смел говорить о воспитании, не имел
права на то. Жан-Жак Руссо отказался от собственных детей, сударыня! Жан-Жак
дурной человек, сударыня!
– Жан-Жак Руссо! Жан-Жак дурной человек! Князь! Князь! что
вы говорите.
И мадам Леотар вся вспыхнула.
Мадам Леотар была чудесная женщина и прежде всего не любила
обижаться; но затронуть кого-нибудь из любимцев ее, потревожить классическую
тень Корнеля, Расина, оскорбить Вольтера, назвать Жан-Жака Руссо дурным
человеком, назвать его варваром, – боже мой! Слезы выступили из глаз мадам
Леотар; старушка дрожала от волнения.
– Вы забываетесь, князь! – проговорила она наконец вне себя
от волнения.
Князь тотчас же спохватился и попросил прощения, потом
подошел ко мне, поцеловал меня с глубоким чувством, перекрестил и вышел из
комнаты.
– Pauvre рrince!
[5]
– сказала мадам Леотар,
расчувствовавшись в свою очередь. Потом мы сели за классный стол.
Но княжна училась очень рассеянно. Перед тем как идти к
обеду, она подошла ко мне, вся разгоревшись, со смехом на губах, остановилась
против меня, схватила меня за плечи и сказала торопливо, как будто чего-то
стыдясь:
