– Что? насиделась вчера за меня? После обеда пойдем играть в
залу.
Кто-то прошел мимо нас, и княжна мигом отвернулась от меня.
После обеда, в сумерки, мы обе сошли вниз в большую залу,
схватившись за руки. Княжна была в глубоком волнении и тяжело переводила дух. Я
была радостна и счастлива, как никогда не бывала.
– Хочешь в мяч играть? – сказала она мне. – Становись здесь!
Она поставила меня в одном углу залы, но сама, вместо того
чтоб отойти и бросить мне мяч, остановилась в трех шагах от меня, взглянула на
меня, покраснела и упала на диван, закрыв лицо обеими руками. Я сделала
движение к ней; она думала, что я хочу уйти.
– Не ходи, Неточка, побудь со мной, – сказала она, – это
сейчас пройдет.
Но мигом она вскочила с места и, вся раскрасневшись, вся в
слезах, бросилась мне на шею. Щеки ее были влажны, губки вспухли, как вишенки,
локоны рассыпались в беспорядке. Она целовала меня как безумная, целовала мне
лицо, глаза, губы, шею, руки; она рыдала как в истерике; я крепко прижалась к
ней, и мы сладко, радостно обнялись, как друзья, как любовники, которые
свиделись после долгой разлуки. Сердце Кати билось так сильно, что я слышала
каждый удар.
Но в соседней комнате раздался голос. Звали Катю к княгине.
– Ах, Неточка! Ну! до вечера, до ночи! Ступай теперь наверх,
жди меня.
Она поцеловала меня последний раз тихо, неслышно, крепко и
бросилась от меня на зов Насти. Я прибежала наверх как воскресшая, бросилась на
диван, спрятала в подушки голову и зарыдала от восторга. Сердце колотилось, как
будто грудь хотело пробить. Не помню, как дожила я до ночи. Наконец пробило
одиннадцать, и я легла спать. Княжна воротилась только в двенадцать часов; она
издали улыбнулась мне, но не сказала ни слова. Настя стала ее раздевать и как
будто нарочно медлила.
– Скорее, скорее, Настя! – бормотала Катя.
– Что это вы, княжна, верно, бежали по лестнице, что у вас
так сердце колотится?.. – спросила Настя.
– Ах, боже мой, Настя! какая скучная! Скорее, скорее! – И
княжна в досаде ударила ножкой об пол.
– Ух, какое сердечко! – сказала Настя, поцеловав ножку
княжны, которую разувала.
Наконец все было кончено, княжна легла, и Настя вышла из
комнаты. Вмиг Катя вскочила с постели и бросилась ко мне. Я вскрикнула,
встречая ее.
– Пойдем ко мне, ложись ко мне! – заговорила она, подняв
меня с постели. Мгновенье спустя я была в ее постели, мы обнялись и жадно
прижались друг к другу. Княжна зацеловала меня в пух.
– А ведь я помню, как ты меня ночью целовала! – сказала она,
покраснев как мак.
Я рыдала.
– Неточка! – прошептала Катя сквозь слезы, – ангел ты мой, я
ведь тебя так давно, так давно уж люблю! Знаешь, с которых пор?
– Когда?
– Как папа приказал у тебя прощения просить, тогда как ты за
своего папу заступилась, Неточка… Си-ро-точка ты моя! – протянула она, снова
осыпая меня поцелуями. Она плакала и смеялась вместе.
– Ах, Катя!
– Ну, что? ну, что?
– Зачем мы так долго… так долго… – и я не договорила.
Мы обнялись и минуты три не говорили ни слова.
– Послушай, ты что, думала про меня? – спросила княжна.
– Ах, как много думала, Катя! все думала, и день и ночь
думала.
– И ночью про меня говорила, я слышала.
– Неужели?
– Плакала сколько раз.
– Видишь! Что ж ты все была такая гордая?
– Я ведь была глупа, Неточка. Это на меня так придет, и
кончено. Я все зла была на тебя.
– За что?
– За то, что сама дурная была. Прежде за то, что ты лучше
меня; потом за то, что тебя папа больше любит. А папа добрый человек, Неточка!
да?
– Ах, да! – отвечала я со слезами, вспомнив про князя.
– Хороший человек, – серьезно сказала Катя, – да что мне с
ним делать? он все такой… Ну, а потом стала у тебя прощенья просить и чуть не
заплакала, и за это опять рассердилась.
– А я-то видела, а я-то видела, что ты плакать хотела.
– Ну, молчи ты, дурочка, плакса такая сама! – крикнула на
меня Катя, зажав мне рот рукою. – Слушай, мне очень хотелось любить тебя, а
потом вдруг ненавидеть захочется, и так ненавижу, так ненавижу!..
– За что же?
– Да уж я сердита на тебя была. Не знаю за что! А потом я и
увидела, что ты без меня жить не можешь, и думаю: вот уж замучу я ее, скверную!
– Ах, Катя!
– Душка моя! – сказала Катя, целуя мне руку. – Ну, а потом я
с тобой говорить не хотела, никак не хотела. А помнишь, Фальстафку я гладила?
– Ах ты, бесстрашная!
– Как я тру…си…ла-то, – протянула княжна. – Ты знаешь ли,
почему я к нему пошла?
– Почему?
– Да ты смотрела. Когда увидела, что ты смотришь… ах! будь
что будет, да и пошла. Испугала я тебя, а? Боялась ты за меня?
– Ужасть!
– Я видела. А уж я-то как рада была, что Фальстафка ушел!
Господи, как я трусила потом, как он ушел, чу…до…вище этакое!
И княжна захохотала нервическим смехом; потом вдруг
приподняла свою горячую голову и начала пристально глядеть на меня. Слезинки,
как жемчужинки, дрожали на ее длинных ресницах.
– Ну, что в тебе есть, что я тебя так полюбила? Ишь,
бледненькая, волосы белокуренькие, сама глупенькая, плакса такая, глаза
голубенькие, си…ро…точка ты моя!!!
И Катя нагнулась опять без счету целовать меня. Несколько
капель ее слез упали на мои щеки. Она была глубоко растрогана.
– Ведь как любила-то тебя, а все думаю – нет да нет! не
скажу ей! И ведь как упрямилась! Чего я боялась, чего я стыдилась тебя! Ведь
смотри, как нам теперь хорошо!
– Катя! больно мне как! – сказала я, вся в исступлении от
радости. – Душу ломит!
– Да, Неточка! Слушай дальше… да, слушай, кто тебя Неточкой
прозвал?
– Мама.
– Ты мне все про маму расскажешь?
– Все, все, – отвечала я с восторгом.
– А куда ты два платка мои дела, с кружевами? а ленту зачем
унесла? Ах ты, бесстыдница! Я ведь это знаю.
Я засмеялась и покраснела до слез.
– Нет, думаю: помучу ее, подождет. А иной раз думаю: да я ее
вовсе не люблю, я ее терпеть не могу. А ты все такая кроткая, такая овечка ты
моя! А ведь как я боялась, что ты думаешь про меня, что я глупа! Ты умна, Неточна,
ведь ты очень умна? а?
