– Полно, Соня, довольно! Не мучь меня! – страдальчески
попросил он.
Он совсем, совсем не так думал открыть ей, но вышло так.
Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до
средины комнаты; но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь
к нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она вздрогнула, вскрикнула и
бросилась, сама не зная для чего, перед ним на колени.
– Что вы, что вы это над собой сделали! – отчаянно
проговорила она и, вскочив с колен, бросилась ему на шею, обняла его и
крепко-крепко сжала его руками.
Раскольников отшатнулся и с грустною улыбкой посмотрел на
нее:
– Странная какая ты, Соня, – обнимаешь и целуешь, когда я
тебе сказал про это. Себя ты не помнишь.
– Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! –
воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала
навзрыд, как в истерике.
Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и
разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз
и повисли на ресницах.
– Так не оставишь меня, Соня? – говорил он, чуть не с
надеждой смотря на нее.
– Нет, нет; никогда и нигде! – вскрикнула Соня, – за тобой
пойду, всюду пойду! О господи!.. Ох, я несчастная!.. И зачем, зачем я тебя
прежде не знала! Зачем ты прежде не приходил? О господи!
– Вот и пришел.
– Теперь-то! О, что теперь делать!.. Вместе, вместе! –
повторяла она как бы в забытьи и вновь обнимала его, – в каторгу с тобой вместе
пойду! – Его как бы вдруг передернуло, прежняя, ненавистная и почти надменная
улыбка выдавилась на губах его.
– Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти, – сказал
он.
Соня быстро на него посмотрела.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к
несчастному опять страшная идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его
слов ей вдруг послышался убийца. Она с изумлением глядела на него. Ей ничего
еще не было известно, ни зачем, ни как, ни для чего это было. Теперь все эти
вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не поверила: «Он, он убийца!
Да разве это возможно?»
– Да что это! Да где это я стою! – проговорила она в
глубоком недоумении, как будто еще не придя в себя, – да как вы, вы, такой…
могли на это решиться? Да что это!
– Ну да, чтоб ограбить. Перестань, Соня! – как-то устало и
даже как бы с досадой ответил он.
Соня стояла как бы ошеломленная, но вдруг вскричала:
– Ты был голоден! ты… чтобы матери помочь? Да?
– Нет, Соня, нет, – бормотал он, отвернувшись и свесив
голову, – не был я так голоден… я действительно хотел помочь матери, но… и это
не совсем верно… не мучь меня, Соня!
Соня всплеснула руками.
– Да неужель, неужель это все взаправду! Господи, да какая ж
это правда! Кто же этому может поверить?.. И как же, как же вы сами последнее
отдаете, а убили, чтоб ограбить! А!.. – вскрикнула она вдруг, – те деньги, что
Катерине Ивановне отдали… те деньги… Господи, да неужели ж и те деньги…
– Нет, Соня, – торопливо прервал он, – эти деньги были не
те, успокойся! Эти деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их
больной, в тот же день как и отдал… Разумихин видел… он же и получал за меня…
эти деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
Соня слушала его в недоумении и из всех сил старалась что-то
сообразить.
– А те деньги… я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то,
– прибавил он тихо и как бы в раздумье, – я снял у ней тогда кошелек с шеи,
замшевый… полный, тугой такой кошелек… да я не посмотрел на него; не успел,
должно быть… Ну, а вещи, какие-то все запонки да цепочки, – я все эти вещи и
кошелек на чужом одном дворе, на В – м проспекте под камень схоронил, на другое
же утро… Все там и теперь лежит…
Соня из всех сил слушала.
– Ну, так зачем же… как же вы сказали: чтоб ограбить, а сами
ничего не взяли? – быстро спросила она, хватаясь за соломинку.
– Не знаю… я еще не решил – возьму или не возьму эти деньги,
– промолвил он, опять как бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и коротко
усмехнулся. – Эх, какую я глупость сейчас сморозил, а?
У Сони промелькнула было мысль: «Не сумасшедший ли?» Но
тотчас же она ее оставила: нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не понимала!
– Знаешь, Соня, – сказал он вдруг с каким-то вдохновением, –
знаешь, что я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, –
продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на нее, –
то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!
– И что тебе, что тебе в том, – вскричал он через мгновение
с каким-то даже отчаянием, – ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что
дурно сделал? Ну что тебе в этом глупом торжестве надо мною? Ах, Соня, для того
ли я пришел к тебе теперь!
Соня опять хотела было что-то сказать, но промолчала.
– Потому я и звал с собою тебя вчера, что одна ты у меня и
осталась.
– Куда звал? – робко спросила Соня.
– Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, –
усмехнулся он едко, – мы люди розные… И знаешь, Соня, я ведь только теперь,
только сейчас понял: куда тебя звал вчера? А вчера, когда звал, я и сам не
понимал куда. За одним и звал, за одним приходил: не оставить меня. Не оставишь,
Соня?
Она стиснула ему руку.
– И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! – в
отчаянии воскликнул он через минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, –
вот ты ждешь от меня объяснений, Соня, сидишь и ждешь, я это вижу; а что я
скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только исстрадаешься вся… из-за
меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, – ну за что ты меня обнимаешь?
За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты, мне легче
будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
– Да разве ты тоже не мучаешься? – вскричала Соня.
Опять то же чувство волной хлынуло в его душу и опять на миг
размягчило ее.
– Соня, у меня сердце злое, ты это заметь: этим можно многое
объяснить. Я потому и пришел, что зол. Есть такие, которые не пришли бы. А я
трус и… подлец! Но… пусть! все это не то… Говорить теперь надо, а я начать не
умею…
Он остановился и задумался.
– Э-эх, люди мы розные! – вскричал он опять, – не пара. И
зачем, зачем я пришел! Никогда не прощу себе этого!
– Нет, нет, это хорошо, что пришел! – восклицала Соня, – это
лучше, чтоб я знала! Гораздо лучше!
