Лицо Раскольникова омрачалось более и более. Порфирий точно
угадал его мысли.
– Объясниться пришел, голубчик Родион Романыч,
объясниться-с! Должен и обязан пред вами объяснением-с, – продолжал он с
улыбочкой и даже слегка стукнул ладонью по коленке Раскольникова, но почти в то
же мгновение лицо его вдруг приняло серьезную и озабоченную мину; даже как
будто грустью подернулось, к удивлению Раскольникова. Он никогда еще не видал и
не подозревал у него такого лица. – Странная сцена произошла в последний раз
между нами, Родион Романыч. Оно, пожалуй, и в первое наше свидание между нами
происходила тоже странная сцена; но тогда… Ну, теперь уж все одно к одному! Вот
что-с; я, может быть, и очень виноват перед вами выхожу; я это чувствую-с. Ведь
мы как расстались-то, помните ли: у вас нервы поют и подколенки дрожат, и у
меня нервы поют и подколенки дрожат. И знаете, как-то оно даже и непорядочно
между нами тогда вышло, не по-джентльменски. А ведь мы все-таки джентльмены; то
есть, во всяком случае, прежде всего джентльмены; это надо понимать-с. Ведь
помните, до чего доходило… совсем уже даже и неприлично-с.
«Что ж это он, за кого меня принимает?» – с изумлением
спрашивал себя Раскольников, приподняв голову и во все глаза смотря на
Порфирия.
– Я рассудил, что нам по откровенности теперь действовать
лучше, – продолжал Порфирий Петрович, немного откинув голову и опустив глаза,
как бы не желая более смущать своим взглядом свою прежнюю жертву и как бы
пренебрегая своими прежними приемами и уловками, – да-с, такие подозрения и
такие сцены продолжаться долго не могут. Разрешил нас тогда Миколка, а то я и
не знаю, до чего бы между нами дошло. Этот проклятый мещанинишка просидел у
меня тогда за перегородкой, – можете себе представить? Вы, конечно, уж это
знаете; да и самому мне известно, что он к вам потом заходил; но то, что вы
тогда предположили, того не было: ни за кем я не посылал и ни в чем еще я тогда
не распорядился. Спросите, почему не распорядился? А как вам сказать: самого
меня это все тогда как бы пристукнуло. Я и за дворниками-то едва распорядился
послать. (Дворников-то небось заметили, проходя.) Мысль тогда у меня
пронеслась, так одна, быстро, как молния; крепко уж, видите ли, убежден я был
тогда, Родион Романыч. Дай же, я думаю, хоть и упущу на время одно, зато другое
схвачу за хвост, – своего-то, своего-то по крайности не упущу. Раздражительны
вы уж очень, Родион Романыч, от природы-с; даже уж слишком-с, при всех-то
других основных свойствах вашего характера и сердца, которые, я льщу себя
надеждой, что отчасти постиг-с. Ну, уж конечно, и я мог, даже и тогда,
рассудить, что не всегда этак случается, чтобы вот встал человек да и брякнул
вам всю подноготную. Это хоть и случается, в особенности когда человека из
последнего терпения выведешь, но во всяком случае редко. Это и я мог рассудить.
Нет, думаю, мне бы хоть черточку! хоть бы самую махочку черточку, только одну,
но только такую, чтоб уж этак руками можно взять было, чтоб уж вещь была, а не
то что одну эту психологию. Потому, думал я, если человек виновен, то уж,
конечно, можно, во всяком случае, чего-нибудь существенного от него дождаться;
позволительно даже и на самый неожиданный результат рассчитывать. На характер
ваш я тогда рассчитывал, Родион Романыч, больше всего на характер-с. Надеялся
уж очень тогда на вас.
– Да вы… да что же вы теперь-то все так говорите, –
пробормотал, наконец, Раскольников, даже не осмыслив хорошенько вопроса. «Об
чем он говорит, – терялся он про себя, – неужели же в самом деле за невинного
меня принимает?»
– Что так говорю? Я объясниться пришел-с, так сказать,
долгом святым почитаю. Хочу вам все дотла изложить, как все было, всю эту
историю всего этого тогдашнего, так сказать, омрачения. Много я заставил вас
перестрадать, Родион Романыч. Я не изверг-с. Ведь понимаю же и я, каково это
все перетащить на себе человеку, удрученному, но гордому, властному и
нетерпеливому, в особенности нетерпеливому! Я вас, во всяком случае, за
человека наиблагороднейшего почитаю-с, и даже с зачатками великодушия-с, хоть и
не согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом считаю заявить
наперед, прямо и с совершенною искренностию, ибо прежде всего не желаю обманывать.
Познав вас, почувствовал к вам привязанность. Вы, может быть, на такие мои
слова рассмеетесь? Право имеете-с. Знаю, что вы меня и с первого взгляда не
полюбили, потому, в сущности, и не за что полюбить-с. Но считайте, как хотите,
а теперь желаю, с моей стороны, всеми средствами загладить произведенное
впечатление и доказать, что и я человек с сердцем и совестью. Искренно
говорю-с.
Порфирий Петрович приостановился с достоинством.
Раскольников почувствовал прилив какого-то нового испуга. Мысль о том, что
Порфирий считает его за невинного, начала вдруг пугать его.
– Рассказывать все по порядку, как это вдруг тогда началось,
вряд ли нужно, – продолжал Порфирий Петрович, – я думаю, даже и лишнее. Да и
вряд ли я смогу-с. Потому, как это объяснить обстоятельно? Первоначально слухи
пошли. О том, какие это были слухи и от кого и когда… и по какому поводу,
собственно, до вас дело дошло, – тоже, я думаю, лишнее. Лично же у меня
началось со случайности, с одной совершенно случайной случайности, которая в
высшей степени могла быть и могла не быть, – какой? Гм, я думаю, тоже нечего
говорить. Все это, и слухи и случайности, совпало у меня тогда в одну мысль.
Признаюсь откровенно, потому если уж признаваться, так во всем, – это я первый
на вас тогда и напал. Эти, там, положим, старухины отметки на вещах и прочее и
прочее – все это вздор-с. Таких штук сотню можно начесть. Имел я тоже случай
тогда до подробности разузнать о сцене в конторе квартала, тоже случайно-с, и
не то чтобы так мимоходом, а от рассказчика особенного, капитального, который,
и сам того не ведая, удивительно эту сцену осилил. Все ведь это одно к
одному-с, одно к одному-с, Родион Романыч, голубчик! Ну как тут было не
повернуться в известную сторону? Изо ста кроликов никогда не составится лошадь,
изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как одна
английская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а со
страстями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следователь
человек-с. Вспомнил тут я и вашу статейку, в журнальце-то, помните, еще в
первое-то ваше посещение в подробности о ней-то говорили. Я тогда поглумился,
но это для того, чтобы вас на дальнейшее вызвать. Повторяю, нетерпеливы и
больны вы очень, Родион Романыч. Что вы смелы, заносчивы, серьезны и… чувствовали,
много уж чувствовали, все это я давно уже знал-с… Мне все эти ощущения знакомы,
и статейку вашу я прочел как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении она
замышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. А
опасен этот подавленный, гордый энтузиазм в молодежи! Я тогда поглумился, а
теперь вам скажу, что ужасно люблю вообще, то есть, как любитель, эту первую,
юную, горячую пробу пера. Дым, туман, струна звенит в тумане. Статья ваша
нелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юная
и неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная статья-с, да это хорошо-с.
Статейку вашу я прочел, да и отложил, и… как отложил ее тогда, да и подумал:
«Ну, с этим человеком так не пройдет!» Ну, так как же, скажите теперь, после
такого предыдущего не увлечься было последующим! Ах, господи! да разве я говорю
что-нибудь? Разве я что-нибудь теперь утверждаю? Я тогда только заметил. Чего
тут, думаю? Тут ничего, то есть ровно ничего, и, может быть, в высшей степени
ничего. Да и увлекаться этак мне, следователю, совсем даже неприлично: у меня
вон Миколка на руках, и уже с фактами, – там как хотите, а факты! И тоже свою
психологию подводит; им надо позаняться; потому, тут дело жизни и смерти. Для
чего я вам теперь все это объясняю? А чтобы вы знали и с вашим умом и сердцем
не обвинили меня за мое злобное тогдашнее поведение. Не злобное-с, искренно
говорю-с, хе-хе! Вы что думаете: я у вас тогда не был с обыском? Был-с, был-с,
хе-хе, был-с, когда вы вот здесь больной в постельке лежали. Не официально и не
своим лицом, а был-с. До последнего волоска у вас в квартире было осмотрено, по
первым даже следам; но – umsonst!
[75]
Думаю: теперь этот человек придет, сам
придет, и очень скоро; коль виноват, так уж непременно придет. Другой не придет,
а этот придет. А помните, как господин Разумихин начал вам проговариваться? Это
мы устроили с тем, чтобы вас взволновать, потому мы нарочно и пустили слух,
чтоб он вам проговаривался, а господин Разумихин такой человек, что негодования
не выдержит. Господину Заметову прежде всего ваш гнев и ваша открытая смелость
в глаза бросилась: ну, как это в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишком
смело-с, слишком дерзко-с, и если, думаю, он виновен, то это страшный боец! Так
тогда и подумал-с. Жду-с! Жду вас изо всех сил, а Заметова вы тогда просто
придавили и… ведь в том-то и штука, что вся эта проклятая психология о двух
концах! Ну, так жду я вас, смотрю, а вас бог и дает – идете! Так у меня и
стукнуло сердце. Эх! Ну, зачем вам было тогда приходить? Смех-то, смех-то ваш,
как вошли тогда, помните, ведь вот точно сквозь стекло я все тогда угадал, а не
жди я вас таким особенным образом, и в смехе вашем ничего бы не заметил. Вот
оно что значит в настроении-то быть. И господин-то Разумихин тогда, – ах!
камень-то, камень-то, помните, камень-то, вот еще под которым вещи-то спрятаны?
Ну, вот точно вижу его, где-нибудь там, в огороде, – в огороде ведь говорили
вы, Заметову-то, а потом у меня-то, во второй раз? А как начали мы тогда эту
вашу статью перебирать, как стали вы излагать – так вот каждое-то слово ваше
вдвойне принимаешь, точно другое под ним сидит! Ну вот, Родион Романыч,
таким-то вот образом я и дошел до последних столбов, да как стукнулся лбом, и
опомнился. Нет, говорю, что это я! Ведь если захотеть, то все это, говорю, до
последней черты можно в другую сторону объяснить, даже еще натуральнее выйдет.
Мука-с! «Нет, думаю, мне бы уж лучше черточку!..» Да как услышал тогда про эти
колокольчики, так весь даже так и замер, даже дрожь прохватила. «Ну, думаю, вот
она черточка и есть! Оно!» Да уж и не рассуждал я тогда, просто не хотел.
Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только на вас в
свои глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, после
того как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов,
спросить не посмели!.. Ну, а холод-то этот в спинном мозгу? Колокольчики-то
эти, в болезни-то, в полубреде-то? Итак, Родион Романыч, что ж вам после того и
удивляться, что я с вами тогда такие шутки шутил? И зачем вы сами в ту самую
минуту пришли? Ведь и вас кто-то как будто подталкивал, ей-богу, а если бы не
развел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда помните? Хорошо запомнили? Ведь это
был гром-с! Ведь это гром грянул из тучи, громовая стрела! Ну, а как я его встретил?
Стреле-то вот ни на столечко не поверил, сами изволили видеть! Да куда! Уж
потом, после вас, когда он стал весьма и весьма складно на иные пункты
отвечать, так что я сам удивился, и потом ему ни на грош не поверил! Вот что
значит укрепился, как адамант.
[76]
Нет, думаю, морген фри!
[77]
какой уж тут
Миколка!
