– Вы, однако ж, пристроили детей Катерины Ивановны. Впрочем…
впрочем, вы имели на это свои причины… я теперь все понимаю.
– Детей я вообще люблю, я очень люблю детей, – захохотал
Свидригайлов. – На этот счет я вам могу даже рассказать прелюбопытный один
эпизод, который и до сих пор продолжается. В первый же день по приезде пошел я
по разным этим клоакам, ну, после семи-то лет так и набросился. Вы, вероятно,
замечаете, что я со своею компанией не спешу сходиться, с прежними-то друзьями
и приятелями. Ну, да и как можно дольше без них протяну. Знаете: у Марфы
Петровны в деревне меня до смерти измучили воспоминания о всех этих
таинственных местах и местечках, в которых кто знает, тот много может найти.
Черт возьми! Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает
в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях; откуда-то жиды наехали,
прячут деньги, а все остальное развратничает. Так и пахнул на меня этот город с
первых часов знакомым запахом. Попал я на один танцевальный так называемый
вечер, – клоак страшный (а я люблю клоаки именно с грязнотцой), ну, разумеется,
канкан, каких нету и каких в мое время и не было. Да-с, в этом прогресс. Вдруг,
смотрю, девочка лет тринадцати, премило одетая, танцует с одним виртуозом;
другой пред ней визави.
[84]
У стенки же на стуле сидит ее мать. Ну, можете себе
представить, каков канкан! Девочка конфузится, краснеет, наконец принимает себе
в обиду и начинает плакать. Виртуоз подхватывает ее и начинает ее вертеть и
пред нею представлять, все кругом хохочут и – люблю в такие мгновения вашу
публику, хотя бы даже и канканную, хохочут и кричат: «И дело, так и надо! А не
возить детей!» Ну, мне-то наплевать, да и дела нет: логично аль не логично сами
себя они утешают! Я тотчас мое место наметил, подсел к матери и начинаю о том,
что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать
истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал знать, что у меня
денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в
какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали). Мне объявили, что мое
знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь; узнаю, что у
них ни кола ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии;
предлагаю услуги, деньги; узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что
действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию
молодой девицы, французскому языку и танцам. Принимают с восторгом, считают за
честь, и до сих пор знаком… Хотите, поедем, – только не сейчас.
– Оставьте, оставьте ваши подлые, низкие анекдоты,
развратный, низкий сладострастный человек!
– Шиллер-то, Шиллер-то наш, Шиллер-то! Oъ va-t-elle la vertu
se nicher?
[85]
А знаете, я нарочно буду вам этакие вещи рассказывать, чтобы
слышать ваши вскрикивания. Наслаждение!
– Еще бы, разве я сам себе в эту минуту не смешон? – со
злобою пробормотал Раскольников.
Свидригайлов хохотал во все горло; наконец, кликнул Филиппа,
расплатился и стал вставать.
– Ну да и пьян же я, assez causе!
[86]
– сказал он, –
наслаждение!
– Еще бы вам-то не ощущать наслаждения, – вскрикнул
Раскольников, тоже вставая, – разве для исшаркавшегося развратника рассказывать
о таких похождениях, – имея в виду какое-нибудь чудовищное намерение в этом же
роде, – не наслаждение, да еще при таких обстоятельствах и такому человеку, как
я… Разжигает.
– Ну, если так, – даже с некоторым удивлением ответил
Свидригайлов, рассматривая Раскольникова, – если так, то вы и сами порядочный
циник. Материал, по крайней мере, заключаете в себе огромный. Сознавать много
можете, много… ну да вы и делать-то много можете. Ну, однако ж, довольно.
Искренно жалею, что с вами мало переговорил, да вы от меня не уйдете… Вот
подождите только…
Свидригайлов пошел вон из трактира. Раскольников за ним.
Свидригайлов был, однако, не очень много хмелен; в голову только на мгновение
ударило, хмель же отходил с каждою минутой. Он был чем-то очень озабочен,
чем-то чрезвычайно важным, и хмурился. Какое-то ожидание, видимо, волновало его
и беспокоило. С Раскольниковым в последние минуты он как-то вдруг изменился и с
каждою минутой становился грубее и насмешливее. Раскольников все это приметил и
был тоже в тревоге. Свидригайлов стал ему очень подозрителен, он решился пойти
за ним.
Сошли на тротуар.
– Вам направо, а мне налево, или, пожалуй, наоборот, только
– adieu, mon plaisir,
[87]
до радостного свидания!
И он пошел направо к Сенной.
V
Раскольников пошел вслед за ним.
– Это что! – вскричал Свидригайлов, оборачиваясь, – я ведь,
кажется, сказал…
– Это значит то, что я от вас теперь не отстану.
– Что-о-о?
Оба остановились, и оба с минуту глядели друг на друга, как
бы меряясь.
– Из всех ваших полупьяных рассказов, – резко отрезал
Раскольников, – я заключил положительно, что вы не только не оставили ваших
подлейших замыслов на мою сестру, но даже более чем когда-нибудь ими заняты.
Мне известно, что сегодня утром сестра моя получила какое-то письмо. Вам все
время не сиделось на месте… Вы, положим, могли откопать по дороге какую-нибудь
жену; но это ничего не значит. Я желаю удостовериться лично…
Раскольников вряд ли и сам мог определить, чего ему именно
теперь хотелось и в чем именно желал он удостовериться лично.
– Вот как! А хотите, я сейчас полицию кликну?
– Кличь!
Они опять постояли с минуту друг перед другом. Наконец лицо
Свидригайлова изменилось. Удостоверившись, что Раскольников не испугался
угрозы, он принял вдруг самый веселый и дружеский вид.
– Ведь этакой! Я нарочно о вашем деле с вами не заговаривал,
хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было до
другого раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте,
только заранее скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить;
потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый вечер на острова. Ну куда же
вам за мной?
– Я покамест на квартиру, да и то не к вам, а к Софье
Семеновне, извиниться, что на похоронах не был.
– Это как вам угодно, но Софьи Семеновны дома нет. Она всех
детей отвела к одной даме, к одной знатной даме-старушке, к моей прежней
давнишней знакомой и распорядительнице в каких-то сиротских заведениях. Я
очаровал эту даму, внеся ей деньги за всех трех птенцов Катерины Ивановны,
кроме того и на заведения пожертвовал еще денег; наконец, рассказал ей историю
Софьи Семеновны, даже со всеми онерами, ничего не скрывая. Эффект произвело
неописанный. Вот почему Софье Семеновне и назначено было явиться сегодня же,
прямо в – ую отель, где временно, с дачи, присутствует моя барыня.
