Она была не одна; кругом нее было четверо маленьких детей
Капернаумова. Софья Семеновна поила их чаем. Она молча и почтительно встретила
Свидригайлова, с удивлением оглядела его измокшее платье, но не сказала ни
слова. Дети же все тотчас убежали в неописанном ужасе.
Свидригайлов сел к столу, а Соню попросил сесть подле. Та
робко приготовилась слушать.
– Я, Софья Семеновна, может, в Америку уеду, – сказал
Свидригайлов, – и так как мы видимся с вами, вероятно, в последний раз, то я
пришел кой-какие распоряжения сделать. Ну, вы эту даму сегодня видели? Я знаю,
что она вам говорила, нечего пересказывать. (Соня сделала было движение и
покраснела.) У этого народа известная складка. Что же касается до сестриц и до
братца вашего, то они действительно пристроены, и деньги, причитающиеся им,
выданы мною на каждого, под расписки, куда следует, в верные руки. Вы, впрочем,
эти расписки возьмите себе, так, на всякий случай. Вот, возьмите! Ну-с, теперь
это кончено. Вот три пятипроцентные билета, всего на три тысячи. Это вы
возьмите себе, собственно себе, и пусть это так между нами и будет, чтобы никто
и не знал, что бы там вы ни услышали. Они же вам понадобятся, потому, Софья
Семеновна, так жить, по-прежнему, – скверно, да и нужды вам более нет никакой.
– Я-с вами так облагодетельствована, и сироты-с, и
покойница, – заторопилась Соня, – что если до сих пор я вас мало так
благодарила, то… не сочтите…
– Э, полноте, полноте.
– А эти деньги, Аркадий Иванович, я вам очень благодарна, но
я ведь теперь в них не нуждаюсь. Я себя одну завсегда прокормлю, не сочтите
неблагодарностью: если вы такие благодетельные, то эти деньги-с…
– Вам, вам, Софья Семеновна, и, пожалуйста, без особенных
разговоров, потому даже мне и некогда. А вам понадобятся. У Родиона Романовича
две дороги: или пуля в лоб, или по Владимирке. (Соня дико посмотрела на него и
задрожала.) Не беспокойтесь, я все знаю, от него же самого, и я не болтун;
никому не скажу. Это вы его хорошо учили тогда, чтоб он сам на себя пошел и
сказал. Это ему будет гораздо выгоднее. Ну, как выйдет Владимирка – он по ней,
а вы ведь за ним? Ведь так? Ведь так? Ну, а коли так, то, значит, деньги вот и
понадобятся. Для него же понадобятся, понимаете? Давая вам, я все равно что ему
даю. К тому же вы вот обещались и Амалии Ивановне долг заплатить; я ведь
слышал. Что это вы, Софья Семеновна, так необдуманно всё такие контракты и
обязательства на себя берете? Ведь Катерина Ивановна осталась должна этой
немке, а не вы, так и наплевать бы вам на немку. Так на свете не проживешь.
Ну-с, если вас когда кто будет спрашивать, – ну завтра или послезавтра, – обо
мне или насчет меня (а вас-то будут спрашивать), то вы о том, что я теперь к
вам заходил, не упоминайте и деньги отнюдь не показывайте и не сказывайте, что
я вам дал, никому. Ну, теперь до свиданья. (Он встал со стула.) Родиону
Романычу поклон. Кстати: держите-ка деньги-то до времени хоть у господина
Разумихина. Знаете господина Разумихина? Уж конечно, знаете. Это малый так
себе. Снесите-ка к нему, завтра или… когда придет время. А до тех пор подальше
спрячьте.
Соня также вскочила со стула и испуганно смотрела на него.
Ей очень хотелось что-то сказать, что-то спросить, но она в первые минуты не
смела, да и не знала, как ей начать.
– Как же вы… как же вы-с, теперь же в такой дождь и пойдете?
– Ну, в Америку собираться, да дождя бояться, хе! хе!
прощайте, голубчик, Софья Семеновна! Живите и много живите, вы другим
пригодитесь. Кстати… скажите-ка господину Разумихину, что я велел ему
кланяться. Так-таки и передайте: Аркадий, дескать, Иванович Свидригайлов
кланяется. Да непременно же.
Он вышел, оставив Соню в изумлении, в испуге и в каком-то
неясном и тяжелом подозрении.
Оказалось потом, что в этот же вечер, часу в двенадцатом он
сделал и еще один весьма эксцентрический и неожиданный визит. Дождь все еще не
переставал. Весь мокрый, вошел он в двадцать минут двенадцатого в тесную
квартирку родителей своей невесты, на Васильевском острове, в третьей линии, на
Малом проспекте. Насилу достучался и вначале произвел было большое смятение; но
Аркадий Иванович, когда хотел, был человек с весьма обворожительными манерами,
так что первоначальная (хотя, впрочем, весьма остроумная) догадка благоразумных
родителей невесты, что Аркадий Иванович, вероятно, до того уже где-нибудь
нахлестался пьян, что уж и себя не помнит, – тотчас же пала сама собою.
Расслабленного родителя выкатила в кресле к Аркадию Ивановичу сердобольная и
благоразумная мать невесты и, по своему обыкновению, тотчас же приступила к
кой-каким отдаленным вопросам. (Эта женщина никогда не делала вопросов прямых,
а всегда пускала в ход сперва улыбки и потирания рук, а потом, если надо было
что-нибудь узнать непременно и верно, например: когда угодно будет Аркадию
Ивановичу назначить свадьбу, то начинала любопытнейшими и почти жадными
вопросами о Париже и о тамошней придворной жизни и разве потом уже доходила по
порядку и до третьей линии Васильевского острова.) В другое время все это, конечно,
внушало много уважения, но на этот раз Аркадий Иванович оказался как-то
особенно нетерпеливым и наотрез пожелал видеть невесту, хотя ему уже и доложили
в самом начале, что невеста легла уже спать. Разумеется, невеста явилась,
Аркадий Иванович прямо сообщил ей, что на время должен по одному весьма важному
обстоятельству уехать из Петербурга, а потому и принес ей пятнадцать тысяч
рублей серебром в разных билетах, прося принять их от него в виде подарка, так
как он и давно собирался подарить ей эту безделку пред свадьбой. Особенно
логической связи подарка с немедленным отъездом и непременною необходимостью
прийти для того в дождь и в полночь, конечно, этими объяснениями ничуть не
выказывалось, но дело, однако же, обошлось весьма складно. Даже необходимые оханья
и аханья, расспросы и удивления сделались как-то вдруг необыкновенно умеренны и
сдержанны; зато благодарность была выказана самая пламенная и подкреплена даже
слезами благоразумнейшей матери. Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал
невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее
глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный,
немой вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же искренно подосадовал
в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей
из матерей. Он вышел, оставив всех в необыкновенно возбужденном состоянии. Но
сердобольная мамаша тотчас же, полушепотом и скороговоркой, разрешила некоторые
важнейшие недоумения, а именно, что Аркадий Иванович человек большой, человек с
делами и со связями, богач, – бог знает что там у него в голове, вздумал и
поехал, вздумал и деньги отдал, а стало быть, и дивиться нечего. Конечно,
странно, что он весь мокрый, но англичане, например, и того эксцентричнее, да и
все эти высшего тона не смотрят на то, что о них скажут, и не церемонятся.
Может быть, он даже и нарочно так ходит, чтобы показать, что он никого не
боится. А главное, об этом ни слова никому не говорить, потому что бог знает
еще что из этого выйдет, а деньги поскорее под замок, и, уж конечно, самое
лучшее во всем этом, что Федосья просидела в кухне, а главное, отнюдь, отнюдь,
отнюдь не надо сообщать ничего этой пройдохе Ресслих и прочее и прочее.
Просидели и прошептались часов до двух. Невеста, впрочем, ушла спать гораздо
раньше, удивленная и немного грустная.
