«Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются
мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», – мелькнуло у
него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту
мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота. Где-то вдруг часы пробили
один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Мало
того, даже, как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в
ворота огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил
подворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом
проскользнул направо. Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и спорили
несколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не попался. Много
окон, выходивших на этот огромный квадратный метр, было отперто в эту минуту,
но он не поднял головы – силы не было. Лестница к старухе была близко, сейчас
из ворот направо. Он уже был на лестнице…
Переведя дух и прижав рукой стукавшее сердце, тут же нащупав
и оправив еще раз топор, он стал осторожно и тихо подниматься на лестницу,
поминутно прислушиваясь. Но и лестница на ту пору стояла совсем пустая; все
двери были заперты; никого-то не встретилось. Во втором этаже одна пустая
квартира была, правда, растворена настежь, и в ней работали маляры, но те и не
поглядели. Он постоял, подумал и пошел дальше. «Конечно, было бы лучше, если б
их здесь совсем не было, но… над ними еще два этажа».
Но вот и четвертый этаж, вот и дверь, вот и квартира
напротив; та пустая. В третьем этаже, по всем приметам, квартира, что прямо под
старухиной, тоже пустая: визитный билет, прибитый к дверям гвоздочками, снят, –
выехали!.. Он задыхался. На одно мгновение пронеслась в уме его мысль. «Не уйти
ли?» Но он не дал себе ответа и стал прислушиваться в старухину квартиру:
мертвая тишина. Потом еще раз прислушался вниз на лестницу, слушал долго,
внимательно… Затем огляделся в последний раз, подобрался, оправился и еще раз
попробовал в петле топор. «Не бледен ли я… очень? – думалось ему, – не в
особенном ли я волнении? Она недоверчива… Не подождать ли еще… пока сердце
перестанет?..» Но сердце не переставало. Напротив, как нарочно, стучало
сильней, сильней, сильней… Он не выдержал, медленно протянул руку к
колокольчику и позвонил. Через полминуты еще раз позвонил, погромче.
Нет ответа. Звонить зря было нечего, да ему и не к фигуре.
Старуха, разумеется, была дома, но она подозрительна и одна. Он отчасти знал ее
привычки… и еще раз плотно приложил ухо к двери. Чувства ли его были так
изощрены (что вообще трудно предположить), или действительно было очень слышно,
но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бы
шелест платья о самую дверь. Кто-то неприметно стоял у самого замка и точно так
же, как он здесь снаружи, прислушивался, притаясь изнутри и, кажется, тоже
приложа ухо к двери…
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и
виду не подать, что прячется; потом позвонил в третий раз, но тихо, солидно и
без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута
отчеканилась в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости,
тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а тела своего он почти и не
чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
VII
Дверь, как и тогда, отворилась на крошечную щелочку, и опять
два вострые и недоверчивые взгляда уставились на него из темноты. Тут Раскольников
потерялся и сделал было важную ошибку.
Опасаясь, что старуха испугается того, что они одни, и не
надеясь, что вид его ее разуверит, он взялся за дверь и потянул ее к себе,
чтобы старуха как-нибудь не вздумала опять запереться. Увидя это, она не
рванула дверь к себе обратно, но не выпустила и ручку замка, так что он чуть не
вытащил ее, вместе с дверью, на лестницу. Видя же, что она стоит в дверях
поперек и не дает ему пройти, он пошел прямо на нее. Та отскочила в испуге,
хотела было что-то сказать, но как будто не смогла и смотрела на него во все
глаза.
– Здравствуйте, Алена Ивановна, – начал он как можно
развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, – я вам… вещь
принес… да вот лучше пойдемте сюда… к свету… – И, бросив ее, он прямо, без
приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался:
– Господи! Да чего вам?.. Кто такой? Что вам угодно?
– Помилуйте, Алена Ивановна… знакомый ваш… Раскольников…
вот, заклад принес, что обещался намедни… – И он протягивал ей заклад.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась
глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и
недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде
насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал, что теряется,
что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется, смотри она так, не говори
ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
– Да что вы так смотрите, точно не узнали? – проговорил он
вдруг тоже со злобой. – Хотите берите, а нет – я к другим пойду, мне некогда.
Он не думал это сказать, а так, само вдруг выговорилось.
Старуха опомнилась, и решительный тон гостя ее, видимо,
ободрил.
– Да чего же ты, батюшка, так вдруг… что такое? – спросила
она, смотря на заклад.
– Серебряная папиросочница: ведь я говорил прошлый раз.
Она протянула руку.
– Да чтой-то вы какой бледный? Вот и руки дрожат! Искупался,
что ль, батюшка?
– Лихорадка, – отвечал он отрывисто. – Поневоле станешь
бледный… коли есть нечего, – прибавил он, едва выговаривая слова. Силы опять
покидали его. Но ответ показался правдоподобным; старуха взяла заклад.
– Что такое? – спросила она, еще раз пристально оглядев
Раскольникова и взвешивая заклад на руке.
– Вещь… папиросочница… серебряная… посмотрите.
– Да чтой-то, как будто и не серебряная… Ишь навертел.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все
окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем
его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из
петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой.
Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением,
все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг
голова его как бы закружилась.
– Да что он тут навертел! – с досадой вскричала старуха и
пошевелилась в его сторону.
Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор
совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия,
почти машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как
только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила.
