Но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала
понемногу овладевать им: минутами он как будто забывался или, лучше сказать,
забывал о главном и прилеплялся к мелочам. Впрочем, заглянув на кухню и увидав
на лавке ведро, наполовину полное воды, он догадался вымыть себе руки и топор.
Руки его были в крови и липли. Топор он опустил лезвием прямо в воду, схватил
лежавший на окошке, на расколотом блюдечке, кусочек мыла и стал, прямо в ведре,
отмывать себе руки. Отмыв их, он вытащил и топор, вымыл железо, и долго, минуты
с три, отмывал дерево, где закровянилось, пробуя кровь даже мылом. Затем все
оттер бельем, которое тут же сушилось на веревке, протянутой через кухню, и
потом долго, со вниманием, осматривал топор у окна. Следов не осталось, только
древко еще было сырое. Тщательно вложил он топор в петлю под пальто. Затем,
сколько позволял свет в тусклой кухне, осмотрел пальто, панталоны, сапоги.
Снаружи с первого взгляда как будто ничего не было; только на сапогах были
пятна. Он помочил тряпку и оттер сапоги. Он знал, впрочем, что нехорошо
разглядывает, что, может быть, есть что-нибудь в глаза бросающееся, чего он не
замечает. В раздумье стал он среди комнаты. Мучительная, темная мысль
поднималась в нем – мысль, что он сумасшествует и что в эту минуту не в силах
ни рассудить, ни себя защитить, что вовсе, может быть, не то надо делать, что
он теперь делает… «Боже мой! Надо бежать, бежать!» – пробормотал он и бросился
в переднюю. Но здесь ожидал его такой ужас, какого, конечно, он еще ни разу не
испытывал.
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная
дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел,
стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все
время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из
осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он
не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Он кинулся к дверям и наложил запор.
– Но нет, опять не то! Надо идти, идти…
Он снял запор, отворил дверь и стал слушать на лестницу.
Долго он выслушивал. Где-то далеко, внизу, вероятно, под
воротами, громко и визгливо кричали чьи-то два голоса, спорили и бранились.
«Что они?..» Он ждал терпеливо. Наконец разом все утихло, как отрезало;
разошлись. Он хотел выйти, но вдруг этажом ниже с шумом растворилась дверь на
лестницу, и кто-то стал сходить вниз, напевая какой-то мотив. «Как это они так
все шумят!» – мелькнуло в его голове. Он опять притворил за собою дверь и
переждал. Наконец все умолкло, ни души. Он уже ступил было шаг на лестницу, как
вдруг опять послышались чьи-то новые шаги.
Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале
лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же звука, тогда
же стал подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж, к
старухе. Почему? Звуки, что ли, были такие особенные, знаменательные? Шаги были
тяжелые, ровные, неспешные. Вот уж он прошел первый этаж, вот поднялся еще; все
слышней и слышней! Послышалась тяжелая одышка входившего. Вот уж и третий
начался… Сюда! И вдруг показалось ему, что он точно окостенел, что это точно во
сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к
месту и руками пошевелить нельзя.
И, наконец, когда уже гость стал подниматься в четвертый
этаж, тут только он весь вдруг встрепенулся и успел-таки быстро и ловко
проскользнуть назад из сеней в квартиру и притворить за собой дверь. Затем
схватил запор и тихо, неслышно, насадил его на петлю. Инстинкт помогал. Кончив
все, он притаился не дыша, прямо сейчас у двери. Незваный гость был уже тоже у
дверей. Они стояли теперь друг против друга, как давеча он со старухой, когда
дверь разделяла их, а он прислушивался.
Гость несколько раз тяжело отдыхнулся. «Толстый и большой,
должно быть», – подумал Раскольников, сжимая топор в руке. В самом деле, точно все
это снилось. Гость схватился за колокольчик и крепко позвонил.
Как только звякнул жестяной звук колокольчика, ему вдруг как
будто почудилось, что в комнате пошевелились. Несколько секунд он даже серьезно
прислушивался. Незнакомец звякнул еще раз, еще подождал и вдруг, в нетерпении,
изо всей силы стал дергать ручку у дверей. В ужасе смотрел Раскольников на
прыгавший в петле крюк запора и с тупым страхом ждал, что вот-вот и запор
сейчас выскочит. Действительно, это казалось возможным: так сильно дергали. Он
было вздумал придержать запор рукой, но тот мог догадаться. Голова его как
будто опять начинала кружиться. «Вот упаду!» – промелькнуло в нем, но
незнакомец заговорил, и он тотчас же опомнился.
– Да что они там, дрыхнут или передушил их кто? Тррреклятые!
– заревел он как из бочки. – Эй, Алена Ивановна, старая ведьма! Лизавета
Ивановна, красота неописанная! Отворяйте! У, треклятые, спят они, что ли?
И, снова остервенясь, он раз десять сразу, из всей мочи,
дернул в колокольчик. Уж конечно, это был человек властный и короткий в доме.
В самую эту минуту вдруг мелкие, поспешные шаги послышались
недалеко на лестнице. Подходил еще кто-то. Раскольников и не расслышал сначала.
– Неужели нет никого? – звонко и весело закричал подошедший,
прямо обращаясь к первому посетителю, все еще продолжавшему дергать звонок. –
Здравствуйте, Кох!
«Судя по голосу, должно быть, очень молодой», – подумал
вдруг Раскольников.
– Да черт их знает, замок чуть не разломал, – отвечал Кох. –
А вы как меня изволите знать?
– Ну вот! А третьего-то дня, в «Гамбринусе», три партии
сряду взял у вас на биллиарде.
– А-а-а…
– Так нет их-то? Странно. Глупо, впрочем, ужасно. Куда бы
старухе уйти? У меня дело.
– Да и у меня, батюшка, дело!
– Ну, что же делать? Значит, назад. Э-эх! А я было думал
денег достать! – вскричал молодой человек.
– Конечно, назад, да зачем назначать? Сама мне, ведьма, час
назначила. Мне ведь крюк. Да и куда, к черту, ей шляться, не понимаю? Круглый
год сидит, ведьма, киснет, ноги болят, а тут вдруг и на гулянье!
– У дворника не спросить ли?
– Чего?
– Куда ушла и когда придет?
– Гм… черт… спросить… Да ведь она ж никуда не ходит… – и он
еще раз дернул за ручку замка. – Черт, нечего делать, идти!
– Стойте! – закричал вдруг молодой человек, – смотрите:
видите, как дверь отстает, если дергать?
– Ну?
– Значит, она не на замке, а на запоре, на крючке то есть!
Слышите, как запор брякает?
– Ну?
– Да как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома.
Если бы все ушли, так снаружи бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут,
– слышите, как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть
дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
