В распивочной на ту пору оставалось мало народу. Кроме тех
двух пьяных, что попались на лестнице, вслед за ними же вышла еще разом целая
ватага, человек в пять, с одною девкой и с гармонией. После них стало тихо и
просторно. Остались: один хмельной, но немного, сидевший за пивом, с виду
мещанин; товарищ его, толстый, огромный, в сибирке
[5]
и с седою бородой, очень
захмелевший, задремавший на лавке, и изредка, вдруг, как бы спросонья,
начинавший прищелкивать пальцами, расставив руки врозь, и подпрыгивать верхнею
частию корпуса, не вставая с лавки, причем подпевал какую-то ерунду, силясь
припомнить стихи, вроде:
Целый год жену ласкал,
Цел-лый год же-ну лас-кал…
Или вдруг, проснувшись, опять:
По Подьяческой пошел,
Свою прежнюю нашел…
Но никто не разделял его счастия; молчаливый товарищ его
смотрел на все эти взрывы даже враждебно и с недоверчивостью. Был тут и еще
один человек, с виду похожий как бы на отставного чиновника. Он сидел особо,
перед своею посудинкой, изредка отпивая и посматривая кругом. Он был тоже как
будто в некотором волнении.
II
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал
всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то
потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем
ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой
сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения, что хотя одну минуту
хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то ни было, и,
несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в
распивочной.
Хозяин заведения был в другой комнате, но часто входил в
главную, спускаясь в нее откуда-то по ступенькам, причем прежде всего
выказывались его щегольские смазные сапоги с большими красными отворотами. Он
был в поддевке и в страшно засаленном черном атласном жилете, без галстука, а
все лицо его было как будто смазано маслом, точно железный замóк. За
стойкой находился мальчишка лет четырнадцати, и был другой мальчишка моложе,
который подавал, если что спрашивали. Стояли крошеные огурцы, черные сухари и
резанная кусочками рыба; все это очень дурно пахло. Было душно, так что было
даже нестерпимо сидеть, и все до того было пропитано винным запахом, что, кажется,
от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным.
Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам
людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг,
внезапно, прежде чем скажем слово. Такое точно впечатление произвел на
Раскольникова тот гость, который сидел поодаль и походил на отставного
чиновника. Молодой человек несколько раз припоминал потом это первое
впечатление и даже приписывал его предчувствию. Он беспрерывно взглядывал на
чиновника, конечно, и потому еще, что и сам тот упорно смотрел на него, и видно
было, что тому очень хотелось начать разговор. На остальных же, бывших в
распивочной, не исключая и хозяина, чиновник смотрел как-то привычно и даже со
скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого высокомерного пренебрежения, как
бы на людей низшего положения и развития, с которыми нечего ему говорить. Это
был человек лет уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения, с
проседью и с большою лысиной, с отекшим от постоянного пьянства желтым, даже
зеленоватым лицом и с припухшими веками, из-за которых сияли крошечные, как
щелочки, но одушевленные красноватые глазки. Но что-то было в нем очень
странное; во взгляде его светилась как будто даже восторженность, – пожалуй,
был и смысл и ум, – но в то же время мелькало как будто и безумие. Одет он был
в старый, совершенно оборванный черный фрак, с осыпавшимися пуговицами. Одна
только еще держалась кое-как и на нее-то он и застегивался, видимо желая не
удаляться приличий. Из-под нанкового
[6]
жилета торчала манишка, вся скомканная,
запачканная и залитая. Лицо было выбрито, по-чиновничьи, но давно уже, так что
уже густо начала выступать сизая щетина. Да и в ухватках его действительно было
что-то солидно-чиновничье. Но он был в беспокойстве, ерошил волосы и подпирал
иногда, в тоске, обеими руками голову, положа продранные локти на залитый и
липкий стол. Наконец он прямо посмотрел на Раскольникова и громко и твердо
проговорил:
– А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с
разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя
отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда
уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того,
состою титулярным советником. Мармеладов – такая фамилия; титулярный советник.
Осмелюсь узнать: служить изволили?
– Нет, учусь… – отвечал молодой человек, отчасти удивленный
и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что так прямо, в упор, обратились к
нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества
с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил
свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому
лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
– Студент, стало быть, или бывший студент! – вскричал
чиновник, – так я и думал! Опыт, милостивый государь, неоднократный опыт! – и в
знак похвальбы он приложил палец ко лбу. – Были студентом или происходили
ученую часть! А позвольте… – Он привстал, покачнулся, захватил свою посудинку,
стаканчик, и подсел к молодому человеку, несколько от него наискось. Он был
хмелен, но говорил речисто и бойко, изредка только местами сбиваясь немного и
затягивая речь. С какою-то даже жадностию накинулся он на Раскольникова, точно
целый месяц тоже ни с кем не говорил.
– Милостивый государь, – начал он почти с торжественностию,
– бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это
тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета – порок-с. В бедности вы еще
сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто. За
нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой,
чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов
оскорблять себя. И отсюда питейное! Милостивый государь, месяц назад тому
супругу мою избил господин Лебезятников, а супруга моя не то что я!
Понимаете-с? Позвольте еще вас спросить, так, хотя бы в виде простого
любопытства: изволили вы ночевать на Неве, на сенных барках?
– Нет, не случалось, – отвечал Раскольников. – Это что
такое?
– Ну-с, а я оттуда, и уже пятую ночь-с…
Он налил стаканчик, выпил и задумался. Действительно, на его
платье и даже в волосах кое-где виднелись прилипшие былинки сена. Очень
вероятно было, что он пять дней не раздевался и не умывался. Особенно руки были
грязные, жирные, красные, с черными ногтями.
