– Еще бы!.. – проговорил Зосимов.
– Стой! Конца слушай! Пустились, разумеется, со всех ног
Миколая разыскивать: Душкина задержали и обыск произвели, Митрея тоже;
пораспотрошили и коломенских, – только вдруг третьего дня и приводят самого
Миколая: задержали его близ—ской заставы, на постоялом дворе. Пришел он туда,
снял с себя крест, серебряный, и попросил за крест шкалик. Дали. Погодя немного
минут, баба в коровник пошла и видит в щель: он рядом в сарае к балке кушак
привязал, петлю сделал; стал на обрубок и хочет себе петлю на шею надеть; баба
вскрикнула благим матом, сбежались: «Так вот ты каков!» – «А ведите меня,
говорит, в такую-то часть, во всем повинюсь». Ну, его с надлежащими онёрами
[30]
и представили в такую-то часть, сюда то есть. Ну то, се, кто, как, сколько лет
– «двадцать два» – и прочее и прочее. Вопрос: «Как работали с Митреем, не
видали ль кого по лестнице, вот в таком-то и таком-то часу?» Ответ: «Известно,
проходили, может, люди какие, да нам не в примету». – «А не слыхали ль чего,
шуму какого и прочего?» – «Ничего не слыхали такого особенного». – «А было ль
известно тебе, Миколаю, в тот самый день, что такую-то вдову в такой-то день и
час с сестрой ее убили и ограбили?» – «Знать не знаю, ведать не ведаю. Впервой
от Афанасия Павлыча, на третьи сутки, в распивошной услыхал». – «А где серьги
взял?» – «На панели нашел». – «Почему на другой день не явился с Митреем на
работу?» – «Потому, этта, я загулял». – «А где гулял?» – «А там-то и там-то». –
«Почему бежал от Душкина?» – «Потому уж испугались мы тогда очинна». – «Чего
испугался?» – «А што засудят». – «Как же ты мог испугаться того, коли ты
чувствуешь себя ни в чем не виновным?..» Ну, веришь иль не веришь, Зосимов,
этот вопрос был предложен, и буквально в таких выражениях, я положительно знаю,
мне верно передали! Каково? Каково?
– Ну, нет, однако ж, улики-то существуют.
– Да я не про улики теперь, я про вопрос, про то, как они
сущность-то свою понимают! Ну, да черт!.. Ну, так жали его, жали, нажимали,
нажимали, ну и повинился: «Не на панели, дескать, нашел, а в фатере нашел, в
которой мы с Митреем мазали». – «Каким таким манером?» – «А таким самым
манером, что мазали мы этта с Митреем весь день, до восьми часов, и уходить
собирались, а Митрей взял кисть да мне по роже краской и мазнул, мазнул, этта,
он меня в рожу краской, да и побег, а я за ним. И бегу, этта, я за ним, а сам
кричу благим матом; а как с лестницы в подворотню выходить – набежал я с
размаху на дворника и на господ, а сколько было с ним господ, не упомню, а
дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба
вышла, тоже нас обругала, и господин один в подворотню входил, с дамою, и тоже
нас обругал, потому мы с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы
схватил и повалил и стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня
ухватил и стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови,
играючи. А потом Митька ослободился да на улицу и побег, а я за ним, да не
догнал и воротился в фатеру один, – потому прибираться надоть бы было. Стал я
собирать и жду Митрея, авось подойдет. Да у дверей в сени, за стенкой, в углу,
на коробку и наступил. Смотрю, лежит, в гумаге завернута. Я гумагу-то снял,
вижу крючочки такие махочкие, крючочки-то мы, этта, поснимали – ан в коробке-то
серьги…»
– За дверьми? За дверями лежала? За дверями? – вскричал
вдруг Раскольников, мутным, испуганным взглядом смотря на Разумихина, и
медленно приподнялся, опираясь рукой, на диване.
– Да… а что? Что с тобой? Чего ты так? – Разумихин тоже
приподнялся с места.
– Ничего!.. – едва слышно отвечал Раскольников, опускаясь
опять на подушку и опять отворачиваясь к стене. Все помолчали немного.
– Задремал, должно быть, спросонья, – проговорил, наконец,
Разумихин, вопросительно смотря на Зосимова; тот сделал легкий отрицательный
знак головой.
– Ну, продолжай же, – сказал Зосимов, – что дальше?
– Да что дальше? Только что он увидал серьги, как тотчас же,
забыв и квартиру и Митьку, схватил шапку и побежал к Душкину и, как известно,
получил от него рубль, а ему соврал, что нашел на панели, и тотчас же загулял.
А про убийство подтверждает прежнее: «Знать не знаю, ведать не ведаю, только на
третий день услыхал». – «А зачем же ты до сих пор не являлся?» – «Со страху». –
«А повеситься зачем хотел?» – «От думы». – «От какой думы? – „А што засудят“.
Ну, вот и вся история. Теперь, как думаешь, что они отсюда извлекли?
– Да чего думать-то, след есть, хоть какой да есть. Факт. Не
на волю ж выпустить твоего красильщика?
– Да ведь они ж его прямо в убийцы теперь записали! У них уж
и сомнений нет никаких…
– Да врешь; горячишься. Ну, а серьги? Согласись сам, что
коли в тот самый день и час к Николаю из старухина сундука попадают серьги в
руки, – согласись сам, что они как-нибудь да должны же были попасть? Это немало
при таком следствии.
– Как попали! Как попали? – вскричал Разумихин, – и неужели
ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай,
скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, – неужели ты не видишь, по
всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого
же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть?
Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
– Святейшая правда! Однако ж сам признался, что с первого
разу солгал?
– Слушай меня. Слушай внимательно: и дворник, и Кох, и
Пестряков, и другой дворник, и жена первого дворника, и мещанка, что о ту пору
у ней в дворницкой сидела, и надворный советник Крюков, который в эту самую
минуту с извозчика встал и в подворотню входил об руку с дамою, – все, то есть
восемь или десять свидетелей, единогласно показывают, что Николай придавил
Дмитрия к земле, лежал на нем и его тузил, а тот ему в волосы вцепился и тоже
тузил. Лежат они поперек дороги и проход загораживают; их ругают со всех
сторон, а они, «как малые ребята» (буквальное выражение свидетелей), лежат друг
на друге, визжат, дерутся и хохочут, оба хохочут взапуски, с самыми смешными
рожами, и один другого догонять, точно дети, на улицу выбежали. Слышал? Теперь
строго заметь себе: тела наверху еще теплые, слышишь, теплые, так нашли их!
Если убили они, или только один Николай, и при этом ограбили сундуки со
взломом, или только участвовали чем-нибудь в грабеже, то позволь тебе задать
всего только один вопрос: сходится ли подобное душевное настроение, то есть
взвизги, хохот, ребяческая драка под воротами, – с топорами, с кровью, с
злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом? Тотчас же убили, всего
каких-нибудь пять или десять минут назад, – потому так выходит, тела еще
теплые, – и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда
люди прошли, и добычу бросив, они, как малые ребята, валяются на дороге,
хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных
свидетелей есть!
