– Я предполагал и рассчитывал, – замямлил он, – что письмо,
пущенное уже с лишком десять дней, даже чуть ли не две недели…
– Послушайте, что ж вам все стоять у дверей-то? – перебил
вдруг Разумихин, – коли имеете что объяснить, так садитесь, а обоим вам, с
Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись, дай пройти! Проходите, вот вам
стул, сюда! Пролезайте же!
Он отодвинул свой стул от стола, высвободил немного
пространства между столом и своими коленями и ждал несколько в напряженном
положении, чтобы гость «пролез» в эту щелочку. Минута была так выбрана, что
никак нельзя было отказаться, и гость полез через узкое пространство, торопясь
и спотыкаясь. Достигнув стула, он сел и мнительно поглядел на Разумихина.
– Вы, впрочем, не конфузьтесь, – брякнул тот, – Родя пятый
день уже болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это
вот его доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший
студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не стесняйтесь, а
продолжайте, что вам там надо.
– Благодарю вас. Не обеспокою ли я, однако, больного своим
присутствием и разговором? – обратился Петр Петрович к Зосимову.
– Н-нет, – промямлил Зосимов, – даже развлечь можете, – и
опять зевнул.
– О, он давно уже в памяти, с утра! – продолжал Разумихин,
фамильярность которого имела вид такого неподдельного простодушия, что Петр
Петрович подумал и стал ободряться, может быть отчасти и потому, что этот
оборванец и нахал успел-таки отрекомендоваться студентом.
– Ваша мамаша… – начал Лужин.
– Гм! – громко сделал Разумихин. Лужин посмотрел на него
вопросительно.
– Ничего, я так; ступайте…
Лужин пожал плечами.
– Ваша мамаша, еще в бытность мою при них, начала к вам
письмо. Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько дней и не приходил к вам,
чтоб уж быть вполне уверенным, что вы извещены обо всем; но теперь, к удивлению
моему…
– Знаю, знаю! – проговорил вдруг Раскольников с выражением
самой нетерпеливой досады. – Это вы? Жених? Ну, знаю!.. и довольно!
Петр Петрович решительно обиделся, но смолчал. Он усиленно
спешил сообразить, что все это значит? С минуту продолжалось молчание.
Между тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему при
ответе, принялся вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то
особенным любопытством, как будто давеча еще не успел его рассмотреть всего или
как будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с
подушки. Действительно, в общем виде Петра Петровича поражало как бы что-то
особенное, а именно нечто как бы оправдывавшее название «жениха», так
бесцеремонно ему сейчас данное. Во-первых, было видно и даже слишком заметно,
что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими днями в
столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься в ожидании невесты, что,
впрочем, было весьма невинно и позволительно. Даже собственное, может быть даже
слишком самодовольное, собственное сознание своей приятной перемены к лучшему
могло бы быть прощено для такого случая, ибо Петр Петрович состоял на линии
жениха. Все платье его было только что от портного, и все было хорошо, кроме
разве того только, что все было слишком новое и слишком обличало известную
цель. Даже щегольская, новехонькая, круглая шляпа об этой цели
свидетельствовала: Петр Петрович как-то уж слишком почтительно с ней обращался
и слишком осторожно держал ее в руках. Даже прелестная пара сиреневых,
настоящих жувеневских, перчаток свидетельствовала то же самое, хотя бы тем
одним, что их не надевали, а только носили в руках для параду. В одежде же
Петра Петровича преобладали цвета светлые и юношественные. На нем был
хорошенький летний пиджак светло-коричневого оттенка, светлые легкие брюки,
таковая же жилетка, только что купленное тонкое белье, батистовый самый легкий
галстучек с розовыми полосками, и что всего лучше: все это было даже к лицу
Петру Петровичу. Лицо его, весьма свежее и даже красивое, и без того казалось
моложе своих сорока пяти лет. Темные бакенбарды приятно осеняли его с обеих
сторон, в виде двух котлет, и весьма красиво сгущались возле светло выбритого
блиставшего подбородка. Даже волосы, впрочем чуть-чуть лишь с проседью,
расчесанные и завитые у парикмахера, не представляли этим обстоятельством
ничего смешного или какого-нибудь глупого вида, что обыкновенно всегда бывает
при завитых волосах, ибо придает лицу неизбежное сходство с немцем, идущим под
венец. Если же и было что-нибудь в этой довольно красивой и солидной физиономии
действительно неприятное и отталкивающее, то происходило уж от других причин.
Рассмотрев без церемонии г-на Лужина, Раскольников ядовито улыбнулся, снова
опустился на подушку и стал по-прежнему глядеть в потолок.
Но господин Лужин скрепился и, кажется, решился не примечать
до времени всех этих странностей.
– Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в таком положении, –
начал он снова, с усилием прерывая молчание. – Если б знал о вашем нездоровье,
зашел бы раньше. Но, знаете, хлопоты!.. Имею к тому же весьма важное дело по
моей адвокатской части в сенате. Не упоминаю уже о тех заботах, которые и вы
угадаете. Ваших, то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
Раскольников пошевелился и хотел было что-то сказать; лицо
его выразило некоторое волнение. Петр Петрович приостановился, выждал, но так
как ничего не последовало, то и продолжал:
– …С часу на час. Приискал им на первый случай квартиру…
– Где? – слабо выговорил Раскольников.
– Весьма недалеко отсюда, дом Бакалеева…
– Это на Вознесенском, – перебил Разумихин, – там два этажа
под нумерами: купец Юшин содержит; бывал.
– Да, нумера-с…
– Скверность ужаснейшая: грязь, вонь, да и подозрительное
место; штуки случались; да и черт знает кто не живет!.. Я и сам-то заходил по
скандальному случаю. Дешево, впрочем.
– Я, конечно, не мог собрать стольких сведений, так как и
сам человек новый, – щекотливо возразил Петр Петрович, – но, впрочем, две
весьма и весьма чистенькие комнатки, а так как это на весьма короткий срок… Я
приискал уже настоящую, то есть будущую нашу квартиру, – оборотился он к
Раскольникову, – и теперь ее отделывают; а покамест и сам теснюсь в нумерах,
два шага отсюда, у госпожи Липпевехзель, в квартире одного моего молодого
друга, Андрея Семеныча Лебезятникова; он-то мне и дом Бакалеева указал…
– Лебезятникова? – медленно проговорил Раскольников, как бы
что-то припоминая.
– Да, Андрей Семеныч Лебезятников, служащий в министерстве.
Изволите знать?
– Да… нет… – ответил Раскольников.
– Извините, мне так показалось по вашему вопросу. Я был
когда-то опекуном его… очень милый молодой человек… и следящий… Я же рад
встречать молодежь: по ней узнаешь, что нового. – Петр Петрович с надеждой
оглядел всех присутствующих.
