– Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?
– Верую, – твердо отвечал Раскольников; говоря это и в
продолжение всей длинной тирады своей он смотрел в землю, выбрав себе точку на
ковре.
– И-и-и в бога веруете? Извините, что так любопытствую.
– Верую, – повторил Раскольников, поднимая глаза на
Порфирия.
– И-и в воскресение Лазаря веруете?
– Ве-верую. Зачем вам все это?
– Буквально веруете?
– Буквально.
– Вот как-с… так полюбопытствовал. Извините-с. Но позвольте,
– обращаюсь к давешнему, – ведь их не всегда же казнят; иные напротив…
– Торжествуют при жизни? О да, иные достигают и при жизни, и
тогда…
– Сами начинают казнить?
– Если надо и, знаете, даже большею частию. Вообще замечание
ваше остроумно.
– Благодарю-с. Но вот что скажите: чем же бы отличить этих
необыкновенных-то от обыкновенных? При рождении, что ль, знаки такие есть? Я в
том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной
определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и
благонамеренного человека, но нельзя ли тут одежду, например, особую завести,
носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?.. Потому, согласитесь, если
произойдет путаница и один из одного разряда вообразит, что он принадлежит к
другому разряду, и начнет «устранять все препятствия», как вы весьма счастливо
выразились, так ведь тут…
– О, это весьма часто бывает! Это замечание ваше еще даже
остроумнее давешнего…
– Благодарю-с…
– Не стоит-с; но примите в соображение, что ошибка возможна
ведь только со стороны первого разряда, то есть «обыкновенных» людей, (как я,
может быть, очень неудачно, их назвал). Несмотря на врожденную склонность их к
послушанию, по некоторой игривости природы, в которой не отказано даже и
корове, весьма многие из них любят воображать себя передовыми людьми, «разрушителями»
и лезть в «новое слово», и это совершенно искренно-с. Действительно же новых
они в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и
унизительно думающих людей. Но, по-моему, тут не может быть значительной
опасности, и вам, право, нечего беспокоиться, потому что они никогда далеко не
шагают. За увлечение, конечно, их можно иногда бы посечь, чтобы напомнить им
свое место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя посекут,
потому что очень благонравны; иные друг дружке эту услугу оказывают, а другие
сами себя собственноручно… Покаяния разные публичные при сем на себя налагают,
– выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего… Такой
закон есть.
– Ну, по крайней мере, с этой стороны вы меня хоть несколько
успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста, много ли таких людей,
которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно,
готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их
будет, а?
– О, не беспокойтесь и в этом, – тем же тоном продолжал
Раскольников. – Вообще людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных
сказать хоть что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается, даже до странности
мало. Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и
подразделений, должно быть весьма верно и точно определен каким-нибудь законом
природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что он
существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей, материал,
для того только и существует на свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие,
каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь
перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на свет, ну
хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека. Еще с
более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из десяти тысяч один (я
говорю примерно, наглядно). Еще с более широкою – из ста тысяч один. Гениальные
люди из миллионов, а великие гении, завершители человечества, может быть, по
истечении многих тысячей миллионов людей на земле. Одним словом, в реторту, в
которой все это происходит, я не заглядывал. Но определенный закон непременно
есть и должен быть; тут не может быть случая.
– Да что вы оба, шутите, что ль? – вскричал наконец
Разумихин. – Морочите вы друг друга иль нет? Сидят и один над другим
подшучивают! Ты серьезно, Родя?
Раскольников молча поднял на него свое бледное и почти
грустное лицо и ничего не ответил. И странною показалась Разумихину, рядом с
этим тихим и грустным лицом, нескрываемая, навязчивая, раздражительная и
невежливая язвительность Порфирия.
– Ну, брат, если действительно это серьезно, то… Ты,
конечно, прав, говоря, что это не ново и похоже на все, что мы тысячу раз
читали и слышали; но что действительно оригинально во всем этом, – и
действительно принадлежит одному тебе, к моему ужасу, – это то, что все-таки
кровь по совести разрешаешь, и, извини меня, с таким фанатизмом даже… В этом,
стало быть, и главная мысль твоей статьи заключается. Ведь это разрешение крови
по совести, это… это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение кровь
проливать, законное…
– Совершенно справедливо, страшнее-с, – отозвался Порфирий.
– Нет, ты как-нибудь да увлекся! Тут ошибка. Я прочту… Ты увлекся!
Ты не можешь так думать… Прочту.
– В статье всего этого нет, там только намеки, – проговорил
Раскольников.
– Так-с, так-с, – не сиделось Порфирию, – мне почти стало
ясно теперь, как вы на преступление изволите смотреть-с, но… уж извините меня
за мою назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) – видите ли-с:
успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих
разрядов, но… меня все тут практические разные случаи опять беспокоят! Ну как
иной какой-нибудь муж али юноша вообразит, что он Ликург али Магомет… –
будущий, разумеется, – да и давай устранять к тому все препятствия… Предстоит,
дескать, далекий поход, а в поход деньги нужны… ну и начнет добывать себе для
похода… знаете?
Заметов вдруг фыркнул из своего угла. Раскольников даже глаз
на него не поднял.
– Я должен согласиться, – спокойно отвечал он, – что такие
случаи действительно должны быть. Глупенькие и тщеславные особенно на эту
удочку попадаются; молодежь в особенности.
– Вот видите-с. Ну так как же-с?
– Да и так же, – усмехнулся Раскольников, – не я в этом
виноват. Так есть и будет всегда. Вот он (он кивнул на Разумихина) говорил
сейчас, что я кровь разрешаю. Так что же? Общество ведь слишком обеспечено
ссылками, тюрьмами, судебными следователями, каторгами, – чего же беспокоиться?
И ищите вора!..
– Ну, а коль сыщем?
– Туда ему и дорога.
– Вы таки логичны. Ну-с, а насчет его совести-то?
