– Разумеется, так! – ответил Раскольников. «А что-то ты
завтра скажешь?» – подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разу
не приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это,
Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина о
посещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так много убыло с тех
пор и прибавилось!..
В коридоре они столкнулись с Лужиным: он явился ровно в
восемь часов и отыскивал нумер, так что все трое вошли вместе, но не глядя друг
на друга и не кланяясь. Молодые люди прошли вперед, а Петр Петрович, для
приличия, замешкался несколько в прихожей, снимая пальто. Пульхерия
Александровна тотчас же вышла встретить его на пороге. Дуня здоровалась с
братом.
Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенною
солидностью, раскланялся с дамами. Впрочем, смотрел так, как будто немного
сбился и еще не нашелся. Пульхерия Александровна, тоже как будто
сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, на
котором кипел самовар. Дуня и Лужин поместились напротив друг друга по обоим
концам стола. Разумихин и Раскольников пришлись напротив Пульхерии Александровны,
– Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
Наступило мгновенное молчание. Петр Петрович не спеша вынул
батистовый платок, от которого понесло духами, и высморкался с видом хоть и
добродетельного, но все же несколько оскорбленного в своем достоинстве
человека, и притом твердо решившегося потребовать объяснений. Ему еще в
передней пришла было мысль: не снимать пальто и уехать и тем строго и
внушительно наказать обеих дам, так чтобы разом дать все почувствовать. Но он
не решился. Притом этот человек не любил неизвестности, а тут надо было
разъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть,
а стало быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время, да и в его
руках.
– Надеюсь, путешествие прошло благополучно? – официально
обратился он к Пульхерии Александровне.
– Слава богу, Петр Петрович.
– Весьма приятно-с. И Авдотья Романовна тоже не устали?
– Я-то молода и сильна, не устану, а мамаше так очень тяжело
было, – ответила Дунечка.
– Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны.
Велика так называемая «матушка Россия»… Я же, при всем желании, никак не мог
вчера поспешить к встрече. Надеюсь, однако, что все произошло без особых
хлопот?
– Ах нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, – с особой
интонацией поспешила заявить Пульхерия Александровна, – и если б сам бог,
кажется, не послал нам вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто бы так и пропали.
Вот они, Дмитрий Прокофьич Разумихин, – прибавила она, рекомендуя его Лужину.
– Как же, имел удовольствие… вчера, – пробормотал Лужин,
неприязненно покосившись на Разумихина, затем нахмурился и примолк. Да и вообще
Петр Петрович принадлежал к разряду людей, по-видимому, чрезвычайно любезных в
обществе и особенно претендующих на любезность, но которые, чуть что не по них,
тотчас же и теряют все свои средства и становятся похожими скорее на мешки с
мукой, чем на развязных и оживляющих общество кавалеров. Все опять примолкли:
Раскольников упорно молчал, Авдотья Романовна до времени не хотела прерывать молчания,
Разумихину нечего было говорить, так что Пульхерия Александровна опять
затревожилась.
– Марфа Петровна умерла, вы слышали, – начала она, прибегая
к своему капитальному средству.
– Как же, слышал-с. По первому слуху был уведомлен и даже
приехал вам теперь сообщить, что Аркадий Иванович Свидригайлов, немедленно
после похорон супруги, отправился поспешно в Петербург. Так, по крайней мере,
по точнейшим известиям, которые я получил.
– В Петербург? Сюда? – тревожно спросила Дунечка и
переглянулась с матерью.
– Точно так-с, и уж, разумеется, не без целей, приняв во
внимание поспешность выезда и вообще предшествовавшие обстоятельства.
– Господи! Да неужели он и тут не оставит Дунечку в покое? –
вскрикнула Пульхерия Александровна.
– Мне кажется, особенно тревожиться нечего, ни вам, ни
Авдотье Романовне, конечно, если сами не пожелаете входить в какие бы то ни
было с ним отношения. Что до меня касается, я слежу и теперь разыскиваю, где он
остановился…
– Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до какой степени вы
меня теперь испугали! – продолжала Пульхерия Александровна. – Я его всего
только два раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен! Я уверена, что он
был причиною смерти покойницы Марфы Петровны.
– Насчет этого нельзя заключить. Я имею известия точные. Не
спорю, может быть, он способствовал ускоренному ходу вещей, так сказать,
нравственным влиянием обиды; но что касается поведения и вообще нравственной
характеристики лица, то я с вами согласен. Не знаю, богат ли он теперь и что
именно оставила ему Марфа Петровна; об этом мне будет известно в самый
непродолжительный срок; но уж, конечно, здесь, в Петербурге, имея хотя бы
некоторые денежные средства, он примется тотчас за старое. Это самый
развращенный и погибший в пороках человек из всех подобного рода людей! Я имею
значительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие
столь полюбить его и выкупить из долгов, восемь лет назад, послужила ему еще и
в другом отношении: единственно ее старанием и жертвами затушено было, в самом
начале, уголовное дело, с примесью зверского и, так сказать, фантастического
душегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь. Вот
каков этот человек, если хотите знать.
– Ах, господи! – вскричала Пульхерия Александровна.
Раскольников внимательно слушал.
– Вы правду говорите, что имеете об этом точные сведения? –
спросила Дуня строго и внушительно.
– Я говорю только то, что слышал сам, по секрету, от
покойницы Марфы Петровны. Надо заметить, что, с юридической точки зрения, дело
это весьма темное. Здесь жила, да и теперь, кажется, проживает некоторая
Ресслих, иностранка и сверх того мелкая процентщица, занимающаяся и другими
делами. С этою-то Ресслих господин Свидригайлов находился издавна в некоторых
весьма близких и таинственных отношениях. У ней жила дальняя родственница,
племянница кажется, глухонемая, девочка лет пятнадцати и даже четырнадцати,
которую эта Ресслих беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала; даже
бесчеловечно била. Раз она найдена была на чердаке удавившеюся. Присуждено, что
от самоубийства. После обыкновенных процедур тем дело и кончилось, но
впоследствии явился, однако, донос, что ребенок был… жестоко оскорблен
Свидригайловым. Правда, все это было темно, донос был от другой же немки,
отъявленной женщины и не имевшей доверия; наконец, в сущности, и доноса не было
благодаря стараниям и деньгам Марфы Петровны; все ограничилось слухом. Но,
однако, этот слух был многознаменателен. Вы, конечно, Авдотья Романовна,
слышали тоже у них об истории с человеком Филиппом, умершим от истязаний, лет
шесть назад, еще во время крепостного права.
