– Я слышала, напротив, что этот Филипп сам удавился.
– Точно так-с, но принудила или, лучше сказать, склонила его
к насильственной смерти беспрерывная система гонений и взысканий господина Свидригайлова.
– Я не знаю этого, – сухо ответила Дуня, – я слышала только
какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик,
какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более
от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо
обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили
его в смерти Филиппа.
– Я вижу, что вы, Авдотья Романовна, как-то стали вдруг
наклонны к его оправданию, – заметил Лужин, скривя рот в двусмысленную улыбку.
– Действительно, он человек хитрый и обольстительный насчет дам, чему плачевным
примером служит Марфа Петровна, так странно умершая. Я только хотел послужить
вам и вашей мамаше своим советом, ввиду его новых и несомненно предстоящих попыток.
Что же до меня касается, то я твердо уверен, что этот человек несомненно
исчезнет опять в долговом отделении. Марфа Петровна отнюдь никогда не имела
намерения что-нибудь за ним закрепить, имея в виду детей, и если и оставила ему
нечто, то разве нечто самое необходимое, малостоящее, эфемерное, чего и на год
не хватит человеку с его привычками.
– Петр Петрович, прошу вас, – сказала Дуня, – перестанемте о
господине Свидригайлове. На меня это наводит тоску.
– Он сейчас приходил ко мне, – сказал вдруг Раскольников, в
первый раз прерывая молчание.
Со всех сторон раздались восклицания, все обратились к нему.
Даже Петр Петрович взволновался.
– Часа полтора назад, когда я спал, он вошел, разбудил меня
и отрекомендовался, – продолжал Раскольников. – Он был довольно развязен и
весел и совершенно надеется, что я с ним сойдусь. Между прочим, он очень просит
и ищет свидания с тобою, Дуня, а меня просил быть посредником при этом
свидании. У него есть к тебе одно предложение; в чем оно, он мне сообщил. Кроме
того, он положительно уведомил меня, что Марфа Петровна, за неделю до смерти,
успела оставить тебе, Дуня, по завещанию три тысячи рублей, и деньги эти ты
можешь теперь получить в самом скором времени.
– Слава богу! – вскричала Пульхерия Александровна и перекрестилась.
– Молись за нее, Дуня, молись!
– Это действительная правда, – сорвалось у Лужина.
– Ну-ну, что же дальше? – торопила Дунечка.
– Потом он сказал, что он сам не богат и все имение
достается его детям, которые теперь у тетки. Потом, что остановился где-то
недалеко от меня, а где? – не знаю, не спросил…
– Но что же, что же он хочет предложить Дунечке? – спросила
перепуганная Пульхерия Александровна. – Сказал он тебе?
– Да, сказал.
– Что же?
– Потом скажу. – Раскольников замолчал и обратился к своему
чаю.
Петр Петрович вынул часы и посмотрел.
– Необходимо отправиться по делу, и таким образом не
помешаю, – прибавил он с несколько пикированным видом и стал вставать со стула.
– Останьтесь, Петр Петрович, – сказала Дуня, – ведь вы
намерены были просидеть вечер. К тому же вы сами писали, что желаете об чем-то
объясниться с маменькой.
– Точно так-с, Авдотья Романовна, – внушительно проговорил
Петр Петрович, присев опять на стул, но все еще сохраняя шляпу в руках, – я
действительно желал объясниться и с вами, и с многоуважаемою вашею мамашей, и
даже о весьма важных пунктах. Но как и брат ваш не может при мне объясниться
насчет некоторых предложений господина Свидригайлова, так и я не желаю и не
могу объясниться… при других… насчет некоторых весьма и весьма важных пунктов.
К тому же капитальная и убедительнейшая просьба моя не была исполнена…
Лужин сделал горький вид и осанисто примолк.
– Просьба ваша, чтобы брата не было при нашем свидании, не
исполнена единственно по моему настоянию, – сказала Дуня. – Вы писали, что были
братом оскорблены; я думаю, что это надо немедленно разъяснить и вы должны
помириться. И если Родя вас действительно оскорбил, то он должен и будет
просить у вас извинения.
Петр Петрович тотчас же закуражился.
– Есть некоторые оскорбления, Авдотья Романовна, которые,
при всей доброй воле, забыть нельзя-с. Во всем есть черта, за которую перейти
опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно.
– Я вам не про то, собственно, говорила, Петр Петрович, –
немного с нетерпением перебила Дуня, – поймите хорошенько, что все наше будущее
зависит теперь от того, разъяснится ли и уладится ли все это как можно скорей,
или нет? Я прямо, с первого слова говорю, что иначе не могу смотреть, и если вы
хоть сколько-нибудь мною дорожите, то хоть и трудно, а вся эта история должна
сегодня же кончиться. Повторяю вам, если брат виноват, он будет просить
прощения.
– Удивляюсь, что вы ставите так вопрос, Авдотья Романовна, –
раздражался все более и более Лужин. – Ценя и, так сказать, обожая вас, я в то
же время весьма и весьма могу не любить кого-нибудь из ваших домашних.
Претендуя на счастье вашей руки, не могу в то же время принять на себя
обязательств несогласимых…
– Ах, оставьте всю эту обидчивость, Петр Петрович, – с
чувством перебила Дуня, – и будьте тем умным и благородным человеком, каким я
вас всегда считала и считать хочу. Я вам дала великое обещание, я ваша невеста;
доверьтесь же мне в этом деле и поверьте, я в силах буду рассудить
беспристрастно. То, что я беру на себя роль судьи, это такой же сюрприз моему
брату, как и вам. Когда я пригласила его сегодня, после письма вашего,
непременно прийти на наше свидание, я ничего ему не сообщила из моих намерений.
Поймите, что если вы не помиритесь, то я должна же выбирать между вами: или вы,
или он. Так стал вопрос и с его и с вашей стороны. Я не хочу и не должна
ошибиться в выборе. Для вас я должна разорвать с братом; для брата я должна
разорвать с вами. Я хочу и могу узнать теперь наверно: брат ли он мне? А про
вас: дорога ли я вам, цените ли вы меня; муж ли вы мне?
– Авдотья Романовна, – закоробившись, произнес Лужин, – ваши
слова слишком многозначительны для меня, скажу более, даже обидны, ввиду того
положения, которое я имею честь занимать в отношении к вам. Не говоря уже ни
слова об обидном и странном сопоставлении, на одну доску, между мной и…
заносчивым юношей, словами вашими вы допускаете возможность нарушения данного
мне обещания. Вы говорите: «или вы, или он?», стало быть, тем самым показываете
мне, как немного я для вас значу… я не могу допустить этого при отношениях и…
обязательствах, существующих между нами.
– Как! – вспыхнула Дуня, – я ставлю ваш интерес рядом со
всем, что до сих пор было мне драгоценно в жизни, что до сих пор составляло всю
мою жизнь, и вдруг вы обижаетесь за то, что я даю вам мало цены!
