– Что же сказал тебе Свидригайлов? – подошла к нему Дуня.
– Ах, да, да! – вскричала Пульхерия Александровна.
Раскольников поднял голову:
– Он хочет непременно подарить тебе десять тысяч рублей и
при этом заявляет желание тебя однажды видеть в моем присутствии.
– Видеть! Ни за что на свете! – вскричала Пульхерия
Александровна, – и как он смеет ей деньги предлагать!
Затем Раскольников передал (довольно сухо) разговор свой с
Свидригайловым, пропустив о призраках Марфы Петровны, чтобы не вдаваться в
излишнюю материю, и чувствуя отвращение заводить какой бы то ни было разговор,
кроме самого необходимого.
– Что же ты ему отвечал? – спросила Дуня.
– Сперва сказал, что не передам тебе ничего. Тогда он
объявил, что будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что
страсть его к тебе была блажью и что он теперь ничего к тебе не чувствует… Он
не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще же говорил сбивчиво.
– Как ты сам его объясняешь себе, Родя? Как он тебе
показался?
– Признаюсь, ничего хорошо не понимаю. Предлагает десять
тысяч, а сам говорил, что не богат. Объявляет, что хочет куда-то уехать, и
через десять минут забывает, что об этом говорил. Вдруг тоже говорит, что хочет
жениться и что ему уж невесту сватают… Конечно, у него есть цели, и всего
вероятнее – дурные. Но опять как-то странно предположить, чтоб он так глупо
приступил к делу, если б имел на тебя дурные намерения… Я, разумеется, отказал
ему, за тебя, в этих деньгах, раз навсегда. Вообще он мне очень странным
показался, и… даже… с признаками как будто помешательства. Но я мог и ошибиться;
тут просто, может быть, надувание своего рода. Смерть Марфы Петровны, кажется,
производит на него впечатление…
– Упокой, господи, ее душу! – воскликнула Пульхерия
Александровна, – вечно, вечно за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было
теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь
у нас утром всего три целковых за душой оставалось, и мы с Дунечкой только и
рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не брать только у
этого, пока сам не догадается.
Дуню как-то уж слишком поразило предложение Свидригайлова.
Она все стояла задумавшись.
– Он что-нибудь ужасное задумал! – проговорила она почти
шепотом про себя, чуть не содрогаясь.
Раскольников приметил этот чрезмерный страх.
– Кажется, придется мне не раз еще его увидать, – сказал он
Дуне.
– Будем следить! Я его выслежу! – энергически крикнул
Разумихин. – Глаз не спущу! Мне Родя позволил. Он мне сам сказал давеча:
«Береги сестру». А вы позволите, Авдотья Романовна?
Дуня улыбнулась и протянула ему руку, но забота не сходила с
ее лица. Пульхерия Александровна робко на нее поглядывала; впрочем, три тысячи
ее, видимо, успокоивали.
Через четверть часа все были в самом оживленном разговоре.
Даже Раскольников хоть и не разговаривал, но некоторое время внимательно
слушал. Ораторствовал Разумихин.
– И зачем, зачем вам уезжать! – с упоением разливался он
восторженною речью, – и что вы будете делать в городишке? А главное, вы здесь
все вместе и один другому нужны, уж как нужны, – поймите меня! Ну, хоть некоторое
время… Меня же возьмите в друзья, в компаньоны, и уж уверяю, что затеем
отличное предприятие. Слушайте, я вам в подробности это все растолкую – весь
проект! У меня еще утром, когда ничего еще не случилось, в голове уж мелькало…
Вот в чем дело: есть у меня дядя (я вас познакомлю; прескладной и препочтенный
старичонка!), а у этого дяди есть тысяча рублей капиталу, а сам живет пенсионом
и не нуждается. Второй год как он пристает ко мне, чтоб я взял у него эту
тысячу, а ему бы по шести процентов платил. Я штуку вижу: ему просто хочется
мне помочь; но прошлого года мне было не надо, а нынешний год я только приезда
его поджидал и решился взять. Затем вы дадите другую тысячу, из ваших трех, и
вот и довольно на первый случай, вот мы и соединимся. Что ж мы будем делать?
Тут Разумихин принялся развивать свой проект и много
толковал о том, как почти все наши книгопродавцы и издатели мало знают толку в
своем товаре, а потому обыкновенно и плохие издатели, между тем как порядочные
издания вообще окупаются и дают процент, иногда значительный. Об
издательской-то деятельности и мечтал Разумихин, уже два года работавший на
других и недурно знавший три европейские языка, несмотря на то, что дней шесть
назад сказал было Раскольникову, что в немецком «швах», с целью уговорить его
взять на себя половину переводной работы и три рубля задатку: и он тогда
соврал, и Раскольников знал, что он врет.
– Зачем, зачем же нам свое упускать, когда у нас одно из
главнейших средств очутилось – собственные деньги? – горячился Разумихин. –
Конечно, нужно много труда, но мы будем трудиться, вы, Авдотья Романовна, я,
Родион… иные издания дают теперь славный процент! А главная основа предприятия
в том, что будем знать, что именно надо переводить. Будем и переводить, и
издавать, и учиться, всё вместе. Теперь я могу быть полезен, потому что опыт
имею. Вот уже два года скоро по издателям шныряю и всю их подноготную знаю: не
святые горшки лепят, поверьте! И зачем, зачем мимо рта кусок проносить! Да я
сам знаю, и в тайне храню, сочинения два-три таких, что за одну только мысль
перевесть и издать их можно рублей по сту взять за каждую книгу, а за одну из
них я и пятисот рублей за мысль не возьму. И что вы думаете, сообщи я кому,
пожалуй, еще усумнится, такое дубье! А уж насчет собственно хлопот по делам,
типографий, бумаги, продажи, это вы мне поручите! Все закоулки знаю! Помаленьку
начнем, до большого дойдем, по крайней мере прокормиться чем будет, и уж по
всяком случае свое вернем.
У Дуни глаза блестели.
– То, что вы говорите, мне очень нравится, Дмитрий
Прокофьич, – сказала она.
– Я тут, конечно, ничего не знаю, – отозвалась Пульхерия
Александровна, – может, оно и хорошо, да опять ведь и бог знает. Ново как-то,
неизвестно. Конечно, нам остаться здесь необходимо, хоть на некоторое время…
Она посмотрела на Родю.
– Как ты думаешь, брат? – сказала Дуня.
– Я думаю, что у него очень хорошая мысль, – ответил он. – О
фирме, разумеется, мечтать заранее не надо, но пять-шесть книг действительно
можно издать с несомненным успехом. Я и сам знаю одно сочинение, которое
непременно пойдет. А что касается до того, что он сумеет повести дело, так в
этом нет и сомнения: дело смыслит… Впрочем, будет еще время вам сговориться…
– Ура! – закричал Разумихин, – теперь стойте, здесь есть
одна квартира, в этом же доме, от тех же хозяев. Она особая, отдельная, с этими
нумерами не сообщается, и меблированная, цена умеренная, три горенки. Вот на
первый раз и займите. Часы я вам завтра заложу и принесу деньги, а там все
уладится. А главное, можете все трое вместе жить, и Родя с вами… Да куда ж ты,
Родя?
