— Слушай, племянница гиббона, для существа, чьи
мозговые функции не превышают нулевой отметки, ты слишком разошлась. Если этот
Рахматулин чего-то стоит, он из тебя махом все выжмет, и что тогда?
— Что?
— Как ты, убогая, ему объяснишь, зачем затеяла весь
этот обман?
— А в самом деле, зачем?
— Я и сама не знаю. Но в любом случае, не стоит все
выкладывать. Сонька сосредоточилась, а я, чтобы окончательно ее озадачить,
процитировала:
— Знание — это ад, по которому гонят тех, кто позволил
себе открыться.
— Да, умного-то человека и послушать приятно, —
запечалилась Сонька. Только ведь я ничего не поняла.
— Может, оно я неплохо? — пожала я плечами. —
Зачем тебе лишняя мудрость, еще скорбеть начнешь. А покойника про запас
оставим, кое-кто совсем не уверен, что он покойник.
По лицу моей подружки промелькнула тень вдохновения.
— Голова у тебя… Может, ты скромничаешь, может, у тебя
в предках большие люди ходили? Вот один, на мартышку похожий, очень любил такие
фокусы.
— Господи, тебе-то откуда знать?
— Телевизор смотрю, окно в мир. Ладно.
Я все поняла: давай тренироваться, ты поспрашиваешь, я
поотвечаю. Но все равно, ты не должна была меня оскорблять, высказываться о
моем уме подобным образом и говорить, что я обезьяна.
— Гиббон. Как только встречусь с ним, извинюсь.
— Свинья, — равнодушно ответила Сонька, и мы
занялись вопросами-ответами. Подружка потрясала разумностью ответов, я бы даже
сказала, виртуозностью.
— Порядок, — сказала я, — можешь претендовать
на работу в МОССАЦ.
— А что это?
— Еврейская разведка.
— Путевая или так себе?
— Лучшая в мире.
— Смотри, могем, — лучезарно улыбнулась Сонька, и
мы разом взглянули на часы. — Пора? — спросила она.
— Пора, — кивнула я. На пару минут мы замерли
возле зеркала. Сонька победно усмехнулась:
— Его песенка спета. Против нас он не потянет.
Вообще-то я была с ней согласна.
Мы вошли в бар. Посетителей было немного, в основном
мужчины.
— Его здесь нет, — сообщила Сонька.
Я прошла к стойке и спросила бармена:
— Извините, Виктор Рахматулин здесь?
— А зачем он вам? — сурово спросил бармен и кашлянул.
Благодаря моей открытой внешности мужчины, как правило, стесняются мне грубить.
— У меня к нему дело. Он здесь?
— Нет, — покачал он головой, — но скоро
приедет. Налить вам что-нибудь?
— Тоник, если можно.
— И рюмку водки, — добавила Сонька, плюхаясь рядом,
и пояснила:
— Для храбрости… Вот мы с тобой все обдумали, —
вдруг запечалилась она, — а о достойной биографии для меня не
позаботились. Поинтересуется Витька, где, кто я. И что отвечу?
— Скажешь, что ты кактусовод.
— Ууу, отродье фашистское, — озлобилась Сонька,
хотя действительно была кактусоводом, в том смысле, что последним местом ее
работы являлся Дворец пионеров, где она вела кружок любителей кактусов.
Однако упоминать об этом Сонька почему-то не любила, видимо,
считая, что данное занятие не является достаточно блестящим для такой
артистической и одаренной натуры. Тут надо пояснить, что в своей жизни Сонька
работала от случая к случаю и весьма неохотно, зато много училась, в смысле, во
многих местах. Как правило, хватало ее на первый семестр, после чего она с
негодованием узнавала, что просто отсидеться не удастся, и в гневе отправлялась
дальше. Несмотря на свою несокрушимую дремучесть, Сонька умудрилась поступать
во многие учебные заведения среднего звена, на высшие она не замахивалась.
Думаю, такому успеху способствовала хорошая память и умение собрать все крохи
своих знаний воедино в нужный момент — черта похвальная и, безусловно,
вызывающая уважение. Еще одним Сонькиным козырем была внешность, которая как-то
подразумевала большое внутреннее содержание. Сама себя она искренне считала
самородком.
— Ну и что я ему скажу? — вернула меня Сонька в
реальность бара. Я пожала плечами.
— Скажи, что ты домохозяйка, это сейчас модно.
— А муж?
— Погиб в автомобильной катастрофе на «Боинге».
— Путевая тачка?
— Высший класс.
— Ладно, — успокоилась моя подружка, —
что-нибудь соображу.
Тем временем мы стали объектом мужского внимания, и это нам
не очень нравилось, так как собрались здесь мужчины совершенно особого склада.
— Может, лучше на улице подождем? — шепнула я
Соньке, и мы покинули бар.
На улице мы тоже обращали на себя внимание.
— Вот черт! — злилась Сонька. — Чего
цепляются? Может, мы на съемном месте торчим?
— Откуда мне знать?
— Да уж.
— Давай отойдем подальше от входа.
— Отойдем и Витьку провороним.
— Можно снова зайти в бар и спросить.
— Стой уж… Смотри, бельмы-то вылупил. Под ноги гляди,
чучело, а то рожу расшибешь! — Слава Богу, шипела она тихо, но это
ненадолго, выйти из себя Соньке ничего не стоило. — Ну ты подумай, чего им
неймется?
— Конечно, вырядились, как идиотки, и торчим у самых
дверей. Как хочешь, а я в сторонку отойду, он ведь на машине подъедет, увидим.
Сонька согласно кивнула, и мы покинули свой пост.
— Может, прогуляемся немного? — предложила
я. — Надо было поскромнее одеться и вообще.
— Правильно мы оделись. Видела, ни один мужик мимо не
прошел, чтоб не споткнуться. Я знаю, что делаю, а ты в этих делах ничегошеньки
не соображаешь, так что слушай меня.
— Так уж и не соображаю? — поддразнила я.
— Не соображаешь. Витаешь все в этих… в ампирах.
— В чем я витаю?
— Ну, ты знаешь…
— Понятия не имею.
— Знаешь, знаешь.
— Я тебе сколько раз говорила, не засоряй свою голову
незнакомыми словами, береги извилины.
