Будильник зазвенел в половине седьмого. Сонька делала вид,
что его не слышит.
На работу мне сегодня к десяти, но по средам, а сегодня
среда, я хожу за молоком.
Тяжко вздохнув, накинула халат. Мир с утра выглядел серым и
скучным.
— Гретка, молочка бы, — пробубнила Сонька.
— Убить бы тебя! — в сердцах ответила я и пошла в
ванную. Душ придал бодрости, в однообразной серости мира стали проглядывать
розовые пятна. Я попробовала продолжить вечерние размышления, так сказать, на
свежую голову, но то ли голова не была свежей, то ли рефлексы еще дремали,
только вчерашние умозаключения казались чепухой, сюжетом для третьеразрядного
фильма.
— Нельзя постоянно думать об одном и том же, —
мудро рассудила я, взяла бидон и вышла из дома.
До троллейбусной остановки, где размещался импровизированный
рынок, метров пятьсот. Через дорогу, вдоль сквера и направо. Я сошла с
тротуара, сделала шаг и тут… дико заскрипели тормоза, заревел сигнал, и я
схлопотала такой удар по бедру, что грохнулась спиной на асфальт и взвыла от
боли. Мой бидончик, весело громыхая, покатился по дороге. Тут я заметила в
нескольких сантиметрах от себя колеса машины и хотела заорать, но крика не
получилось. Волосы вроде бы встали дыбом, а вот язык — отсох. Расстояние между мной
и колесами не уменьшалось, и я с трудом сообразила, что машина стоит на месте,
а я, как ни странно, жива. Правда, не совсем.
Возвращение к жизни процесс медленный.
Его слегка ускорил тип, выскочивший из машины.
— Идиотка несчастная! — заорал он. — Тебе
что, жить надоело? Смотреть надо, куда идешь.
Это было обидно, я смогла приподняться и проорать в ответ:
— Правила учи, придурок. Здесь одностороннее движение.
Глаза протри и увидишь «кирпич».
— Где здесь знак, где? Покажи.
— Как только встану, — ответила я. Тут он перестал
орать и начал проявлять беспокойство, а потом и заботу, прямо-таки отеческую.
— Здорово задел?
— Испугал здорово. Пока больше ничего сказать не могу.
Он присел рядом, ощупал мои ноги и с видимым облегчением
сообщил:
— Переломов нет. Встать сможешь?
— Попробую, — я пошевелилась и для начала села
поудобнее. Получалось неплохо.
— Головой ударилась?
— Нет. Спиной.
— Больно?
— Конечно, больно. — Он подал мне руку, и я
встала. На мой белый плащ смотреть не хотелось. Вокруг собрались несколько
любопытных. Тип, минуту назад посягавший на мою жизнь, подобрал бидон с крышкой
и вернулся ко мне.
— Давайте я отвезу вас в больницу, — перешел он на
«вы», видимо, решив, что с потерпевшей следует быть вежливым.
— Провались ты… — ответила я, ища глазами место, куда
можно сесть.
Он подхватил меня под руки и усадил в машину. Полминуты мы
сидели молча. Чувствовала я себя неплохо. Меня только слегка трясло, наверное,
от пережитого страха.
Посидев немного с закрытыми глазами, я повернулась к хозяину
машины и заявила:
— Будем считать, что я в полном порядке. Привет!
— Эй, подождите, думаю, нам в травмпункт надо.
— А я не думаю. Если мне захочется в травмпункт, я
найду другого водителя, потому что с таким психом можно ездить только на
кладбище.
— Извините, — произнес он очень серьезно, — и
за то, что наорал на вас, тоже.
Это я с перепугу.
Тут я наконец посмотрела на него, так сказать, другими
глазами. До сей минуты он был психом, покушавшимся на мою жизнь, теперь же
приобрел черты высокого блондина лет тридцати пяти, красавцем не назовешь, но
что-то в нем было. Светлые глаза за стеклами очков взирали на меня умоляюще.
Очкарики всегда казались мне беззащитными.
— Давайте все-таки в травмпункт, — тихо сказал
он, — чтоб не беспокоиться потом.
— И не буду. Я отлично себя чувствую.
Кстати, «кирпич» на въезде вполне краснобелый, взгляните из
любопытства.
Я хотела выйти, но он вдруг проявил чудеса ловкости, быстро
захлопнул дверь, завел машину и с места тронулся.
— Мне это не нравится, — сурово сказала я.
— Пожалуйста, не будем спорить, до больницы езды десять
минут, и я сразу же доставлю вас домой.
— Я не успею купить молока.
— Успеете. Клянусь, молоко к завтраку у вас будет.
Я отвернулась и стала смотреть в окно.
Интересно, как я сейчас выгляжу? Скверно, надо полагать.
Даже сумки нет, чтобы привести себя в порядок. Я на него покосилась, а он на
меня. Улыбнулся и сказал:
— Меня зовут Глеб. А вас?
— Я не спрашивала, как вас зовут.
— Послушайте, я, конечно, понимаю, что вы на меня
сердитесь, но… может, вы все-таки простите меня?
— Может быть. Кстати, вот еще «кирпич», вы их что,
принципиально не замечаете?
— Я просто тороплюсь доставить вас к врачу.
— Вы потенциальная угроза не только для пешеходов, но и
для транспорта.
Тут мы въехали во двор больницы, и он начал обращаться со
мной, как с тяжелобольной: помог выйти из машины и всю дорогу до кабинета
трогательно поддерживал под руку.
— Слушайте, — разозлилась я, — перестаньте
прикидываться. Чувствую я себя нормально, заявлять на вас никуда не собираюсь, так
что не надо лишних телодвижений.
Он никак не отреагировал на мои слова и был по-прежнему
настойчив. Приемная, к счастью, была пуста. Дежурил молодой парень, которому
явно нравились блондинки.
Из одних заботливых рук я перекочевала в другие. Через пятнадцать
минут врач вынужден был признать, что, кроме синяков, никаких увечий у меня не
наблюдается.
В отличие от него, я порадовалась этому.
И покинула кабинет. Тип по имени Глеб сидел на скамье в
коридоре и терпеливо ждал известий.
— Как дела? — спросил он.
— Нормально. Вам не удалось сломать мне ни одной
косточки. Расстроились?
— Вы всегда такая сердитая?
— Нет. Раз в неделю. Чаще меня машины не сбивают.
— Если все закончилось не так уж плохо, может, вы
перестанете злиться и скажете, как вас зовут?
