Улица Садовая была мне хорошо известна, на ней находилась
школа, которую я когда-то окончила. В то время дома здесь были сплошь
одноэтажные, деревянные, в яблоневых садах. Теперь громоздились коттеджи,
построенные по принципу: выше, шире, дороже. Витька выиграл первый приз: равных
его дому не наблюдалось. Шедевр архитектуры наполовину скрывала ограда с
устрашающими пиками поверху, поддерживаемая каменными столбами. Железные ворота
раздвинулись, и мы въехали во двор.
Внутри дом был таким же, как снаружи — дорогим. Разглядывать
здесь было нечего, и я устроилась в холле, прихватив бокал с выпивкой. Глеб сел
рядом, не выказывая никаких эмоций. Сонька с Витькой, громко хихикая, возились
в кухне, хлопали дверцами холодильников. Тут я заметила, что количество
охранников на квадратный метр уменьшилось. Сопровождали нас сюда четверо плюс
два шофера, а теперь я насчитала троих. Правда, минут через десять возник
четвертый. Я узнала в нем одного из прежних мартышек и так обрадовалась, точно
встретила давнего друга, в пору на шею кинуться. Он меня тоже узнал, посмотрел
с хитрецой, мол, в гору идешь. Наконец нас позвали к столу. Я проявила
понятливость и начала восхищаться, а потом пить, чувствуя настоятельную
потребность расслабиться. Я подозревала во всех смертных грехах человека,
который мне нравился.
Может быть, слишком нравился. Сейчас он сидел рядом,
молчаливый, вроде бы недовольный, но исправно пьющий. Где-то в начале шестой
рюмки я почувствовала себя достаточно расслабленной. Проглотила седьмую и
поняла, что переоценила свои возможности.
— Где туалет? — спросила я, слегка перевирая
звуки.
— Проводят, — махнул рукой Витька.
Сонька мурлыкала на его коленях. Я пошла в туалет,
сопровождала меня знакомая мартышка. Я высказала огромную радость, что вижу его
живым и здоровым, и попыталась поцеловать, но не смогла допрыгнуть до физиономии
и ткнулась носом в грудь. Все это он воспринял совершенно спокойно, видимо,
такие сцены были здесь не в диковинку.
— А вот и туалет, — сообщил он.
— Ага, — обрадовалась я. Минут через пятнадцать
мне стало легче смотреть на мир, я крикнула парня, и он сопроводил меня в
ванную. Собравшись с силами, я сунула голову под холодный душ и замерла,
постукивая зубами.
— Простудишься, — сказал парень.
— Как зовут?
— Денис.
— Дай полотенце.
Еще минут десять я силилась придать себе приличный вид.
— Чего так пить-то? — ворчал Денис. — Не
умеешь, не суйся. Не идет тебе вовсе, и Расческу дать?
Ей-Богу, на хороших людей мне везет, куда ни глянь —
душевные парни.
— Веди, — сказала я, припадая к его локтю.
Организм был ослабевшим, но почти лишенным алкоголя. Охрана в холле резалась в
карты.
— Никакой дисциплины, — посетовала я, отлепилась
от Дениса и села рядом с Глебом. Глеб недовольно косился, лицо красное, глаза
мутные. Выпивка, как видно, достала и его. Витька с Сонькой вели себя
совершенно неприлично.
— Хочу спать, — заявила я. Витька поднялся, махнул
рукой:
— Второй этаж. Любая комната. Для гостей. — Тут он
качнулся и грохнулся на стол.
Сонька тянула его за рукав, он поднялся, обнял ее, и они
побрели, с энтузиазмом распевая: «Я пью до дна за тех, кто в море…» А я пошла искать
себе пристанище. Удача улыбнулась за первой дверью: спальный гарнитур с
широченной кроватью и постельное белье в шкафу. Пока я возилась с подушками,
вошел Глеб.
— Пришел сказать спокойной ночи? —
полюбопытствовала я.
— Я буду спать здесь, — сказал он, запер дверь и
стал раздеваться.
— Я почти протрезвела, — заметила я. —
Убирайся отсюда!
Он сжал мои плечи, а потом толкнул на кровать:
— Пьяные бабы меня не волнуют, за свою честь можешь не
беспокоиться.
— Ага, — икнула я, — будем петь песни?
Только я ни одной не помню.
Он сел рядом и стал меня раздевать. Довольно грубо.
Восторженным любовником он даже не прикидывался.
— Иди к черту! — сказала я.
— Глупая, безответственная дрянь. В доме полно мужиков,
чья нравственность далека от идеальной.
— Ладно, извини. Я опять все перепутала, ты просто
золотой парень. Ответственный и заботливый. И я все-таки в тебя влюбилась, а
ведь не хотела. Черт знает, кто ты.
Ну скажи, кто? Не скажешь. А скажешь, так соврешь. Поневоле
станешь пить горькую.
Каково мне, а?
— Завтра тебе будет еще хуже, — заверил он.
— Можешь меня поцеловать, — сказала я,
проваливаясь в сон.
— Обойдусь.
От чего больше всего страдаешь с похмелья? Я — от жажды. Она
заставила меня разлепить глаза. За окном шел дождь. Зачем я проснулась?
Застонав, я попыталась сфокусировать зрение на двери. Удалось с третьей
попытки. Язык был шершавым и не желал помещаться во рту. Я пошарила глазами по
комнате: ничего похожего на то, чем можно залить огонь в организме. Тут я
сообразила, что рядом спит Глеб. Мирно и крепко. Рука под подушкой, волосы
взлохмачены, из-под съехавшего одеяла видны трусы веселенькой расцветки. Одежда
моя и его аккуратно развешана. Очки на туалетном столике рядом с часами и
расческой. Я села, сунула за спину подушку и покосилась на Глеба. Нет,
просыпаться и спешить на помощь он не собирался.
— Эй, — позвала я и для верности потрясла его за
плечо. Он недовольно замычал, потом поднял голову.
— Привет, — попробовала я улыбнулся.
— Восемь часов, какого черта? Сегодня выходной, —
он отвернулся и закрыл глаза.
— Я пить хочу, — сказала я жалобно.
— Найди кнопку, нажми ее, и войдет лакей с холодным
апельсиновым соком.
— Свинья, — я вздохнула — совсем не так мне
представлялось наше первое утро.
— А мне наша первая ночь.
Это показалось мне оскорбительным.
Я встала, натянула его рубашку вместо халата и вышла в
коридор.
— Люди! — крикнула я. Тишина. Надо полагать,
сегодня всеобщий выходной. Я отправилась искать туалет. Он был рядом.
