— В жизни не слышал ничего глупее. Позволить тебе
рисковать головой, а самому отсиживаться в сторонке? Нет, милая, хочешь ты
этого или нет, я в деле.
— Катись, — сказала я, выходя из машины, —
своим присутствием ты все усложняешь. Я нервничаю и понапрасну трачу силы.
— Идиотизм, — грустно заметил он.
— Идем, доктор Ватсон, — сказала я Соньке.
— Он что, еврей? — спросила она, семеня рядом.
— О, Господи… с чего ты взяла?
— Ну… Мне домой надо. Деньги за квартиру принесут.
— Я могу тебя проводить.
Большую часть пути Сонька пребывала в задумчивости, потом
сказала, вздохнув:
— Гретхен, поторопиться бы надо!
— Куда? — не поняла я.
— Не куда, а просто. Как бы нас не опередили.
— Может, ты лучше на пальцах объяснишь, а?
— Ты дурака-то не валяй. Нам надо по-быстрому убийцу
Большакова найти. Я правильно назвала фамилию типа, что возле моего амбара
зарыт?
От неожиданности я присела.
— Как ты это себе представляешь?
— Откуда мне знать? Умная у нас ты.
Что-то Господь имел в виду, отвешивая тебе мозги. А мне
небесную красоту, — хохотнула она.
— Софья, — вздохнула я, — ты меня
переоцениваешь.
— В самый раз. Мужикам мозги вкручивай, а я тебя знаю
как облупленную, уж ежели ты во что вцепилась… что твой доберман.
— Шкуру бы спасти, богоизбранная, — напомнила я.
— Шкура само собой. А вот убийца — это интересно.
— Что ж в нем интересного?
— Ты завязывай дурака-то валять, все ж проще простого:
кто найдет убийцу — найдет и деньги.
— Чего? — опешила я.
— Ничего, — передразнила Сонька, — я бедная
женщина. — Она вздохнула и добавила тихо:
— И сирота.
— Это ты-то бедная? Сиротка… А папулино наследство? Две
квартиры и кубышка величиной с кабанью голову.
— А вот и нет. Просто у людей предвзятое мнение: если
торговый работник, так непременно жулик.
— А он что?
— Кристальной честности был человек. — Сонька,
вспомнив родителя, запечалилась, а я спросила:
— А скажи-ка, Софа, что это у тебя фамилия Зайцева, а,
к примеру, не Абельман?
— Что, вот прямо сейчас и объяснять?
— А то. Время есть.
— Чего это ты к папуле прицепилась? —
насторожилась она.
— Интересуюсь просто.
— А-а. В общем-то, это потрясная история. В смысле
романтическая. Хотя, может, это называется по-другому. Бабка после войны
прибыла сюда с малым ребенком, то есть с папулей, и вышла замуж за татарина.
— Однако диапазон у твоей бабки: то еврей, то татарин…
— И вовсе не диапазон. Просто бабка любила сапожников,
а сапожника-еврея на тот момент в городе не оказалось, и она пошла за татарина.
— А что, Зайцева — фамилия татарская?
— Татарин от чахотки помер, и бабке пришлось выйти
замуж в третий раз.
— Опять за сапожника?
— Нет. За фельдшера. А фельдшер был этим… ну, слово, на
комара похожее… — Я стала прикидывать, какое слово похоже на комара. Сонька лоб
морщила и изо всех сил мне помогала. — Тех, что евреев не любят, как
зовут?
— Антисемиты, что ли? Дурища, где же здесь комары?
— Москиты. Не комары, что ли?
— Убогая, — вздохнула я.
— Ты про бабку слушать будешь? В общем, фельдшер был
антисемитом, не мог он терпеть в семье такого паскудства, как еврейская
фамилия, ну и, натурально, усыновил папулю, тот и стал Зайцев.
— Здорово. А ты замуж за сапожника не хочешь?
— Нет. Я за президента хочу.
— Не выйдет. Уж больно ты дремучая.
А вот почему так, Софья Павловна, память у тебя железная, а
слова ты вечно забываешь?
— Я все слова помню, просто путаю, какое куда
вставлять. Про бабку я тебе рассказала, а теперь ты мне расскажи, как надумала
убийц искать?
Я взяла ее руку, сжала в кулак, постучала им по красивому
Сонькиному лбу и сказала:
— Ты даже думать об этом не моги.
Сонька ухмыльнулась и постучала кулаком по моему лбу:
— Как хочешь, а эти деньги мне нужны.
Напрягай извилины.
Я вернулась домой, размышляя по дороге, как избавить Соньку
от глупых мыслей.
Вообще жизнь не радовала. Витькиным заверениям я не верила.
Хотя его, возможно, и мучают угрызения совести. Его великий предшественник Иуда
Искариот даже удавился от подобных мук, правда, тому, кого он продал, легче от
этого не стало. Следовательно, досчитывать я могла только на себя.
Для начала я поднялась к Гоше. Открыла мне Вера Сергеевна.
Гоша был дома и, как оказалось, маялся с перепоя. Я прошла в комнату, он поднял
голову, поздоровался и застонал.
— Полюбуйся, Маргарита, — сказала Вера
Сергеевна, — пить затеял. Мало мне его бандитства, так он еще и
алкоголиком стать решил.
— Ма, чего ты? Иди чай поставь, все-таки гости.
— В городе не иначе как месячник повального
пьянства, — заметила я.
— Ладно, хоть ты не добивай.
— Не буду. Вот что, Игорек, придется тебе лечь в
больницу.
— Чего? — привстал он, выпучив глаза.
— В больницу, говорю, придется. Организуем тебе язву
или гастрит. Очень правдоподобно, лежишь ты зеленый, дружки поверят.
— Ты издеваешься, что ли? — рухнул он на подушки.
— Тут дело такое: ваши ребята нас с Сонькой с кладбища
прихватили, Бог знает, зачем. Добрые люди помогли от них избавиться…
— Так это вы были?
— Ага.
— Говорил я тебе, мотать надо из города.
— Мотать никак нельзя, я уже объясняла.
