Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но
быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но
вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно.
Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как-то
странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не
было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг
позвала:
— Гретка, он мертвый.
— Что?
— Мертвый, говорю.
— Да не может быть, — охнула я. — Он же
стонал, ты же слышала.
— Слышала. Отстонался.
Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо…
Да, лицо у него было, в общем, смотреть на него не хотелось.
— Слушай, может, он жив все-таки, много ты в таких
делах понимаешь, ныла я.
Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы
подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать.
Ничего.
— Говорю тебе, он мертвый, — сказала Сонька,
устало откидываясь к стене.
— О, Господи, чего же теперь делать-то?
— Дверь запереть, вот что.
— Зачем?
— Не знаю. Жутко. И окна зашторь.
Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь,
зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника.
Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы
могли его разглядеть и ужаснулись: кто-то над ним здорово поработал. На пальцы
рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и
бросилась в туалет.
Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях,
прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее.
Увидев меня, подняла голову и сказала:
— Мертвее не бывает.
Верить в это не хотелось.
— Много ты понимаешь. Он ведь стонал.
— Стонал, — усмехнулась Сонька. — Сначала над
ним всяко-разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то,
неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек,
помер.
— Может быть… — начала я.
— Да заткнись ты. Это труп.
Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом
спросила:
— Что делать-то будем?
Я пожала плечами:
— Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
— Погодь. Торопиться некуда. Давай-ка покурим.
Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька
предложила:
— Расскажи-ка мне эту историю, вроде как бы
милиционеру.
Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво
усмехнулась и заявила:
— Полное дерьмо.
Я пожала плечами.
— Менты нас в гроб вгонят.
Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
— Менты еще полбеды.
Сонька зябко поежилась.
— Чего ж тогда?
— Откуда я знаю?
Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
— Все ты… вечно тебе больше всех надо.
Видишь, люди что-то зарывают, и шла бы себе дальше, уж,
наверное, они не рассчитывали на то, что какой-то придурок сразу вырывать
начнет.
— Два придурка, — поправила я.
— Я не в счет. Это ты меня с толку сбила, вот спросонья
и дала маху. Сиди теперь с покойником. Оторвут нам башку, как пить дать, и
поделом… Ох, тяжко мне…
— Да заткнись ты! — прикрикнула я.
— Сама заткнись. Вляпались… ух, фашистское
отродье! — буркнула Сонька.
— Жидовка недобитая… — парировала я.
Мы вздохнули и заскучали.
— Грет, — позвала через минуту Сонька.
— А?
— В милицию нельзя звонить.
— Тупому ясно.
— Что делать?
— Назад везти, — решилась я, — где взяли,
туда и положим. И забудем.
— Не хочу я на кладбище, — запаниковала Сонька.
— Хорошо, давай у тебя в погребе зароем.
— Свинья ты все-таки, приволокла покойника…
— Да заткнись ты… Проверь у него карманы, может,
узнаем, кто он.
— Зачем?
— А я откуда знаю?
— Вот всегда у тебя так, — проворчала Сонька.
Карманы были пусты. Я еще раз взглянула на покойника: цвет
волос из-за крови не определишь, лицо разбито, ухо разорвано, отпечатки пальцев
отсутствуют, тело в тех местах, где его можно было рассмотреть под синяками и
ссадинами, без особых примет.
Если таковые и были, то мы их не увидели.
Более или менее уверенно можно было утверждать лишь, что это
молодой мужчина.
Выходило, могила его останется безымянной.
— Ладно, — решилась я, — поехали.
— Может, попозже, — заскулила Сонька.
— Чем скорее мы от него избавимся, тем лучше.
— Ну и вляпались, ну и вляпались, — запричитала
моя подружка и тут же совершенно другим голосом спросила:
— Медальон заметила?
А я-то надеялась, что обойдется. Как же…
— Заметила, — ответила я зло. На шее покойника на
толстой витой цепочке висел медальон: в овале две сплетенные змеи. Работа
тонкая, вещь оригинальная, и если мои скромные познания со мной шуток не шутят
дорогая.
— Надо снять, — сказала Сонька с легкой грустью.
— Спятила? Убийцы не сняли… Значит, причина была.
Вещица заметная.
— Я бедная женщина, и как я, по-твоему, смогу золото в
землю зарыть?
— Сможешь.
— Что я, дура какая? Спрячем. В конце концов его
переплавить можно. Золото, оно и в Африке золото, слышь, Гретхен? — не
унималась Сонька Как-то мы должны компенсировать свои муки.
— У, крохоборка? — разозлилась я. — Что
значит гены: за копейку удавишься.
