Мы простились до вечера, Глеб помахал мне рукой и уехал, а я
со свадебным маршем Мендельсона в душе зашла в магазин, а потом припустилась
домой. Я пела, входя в подъезд, поднимаясь по лестнице и даже открывая входную
дверь. Потом поперхнулась и замолчала. Кто-то, очень крупный и невежливый,
сгреб меня за шиворот и втолкнул в комнату. Я охнула, поморгала и огляделась.
Сначала я увидела Соньку. Она сидела в кресле, поджав ноги, и сложив на коленях
ладошки. Цветом лица сильно напоминала недозревший лимон, а круглыми глазами —
филина. Она помаргивала и как будто собиралась зареветь, но что-то ей мешало. В
соседнем кресле сидел невероятно длинный и худой тип, с ногами, словно у
кузнечика, и лошадиной физиономией. Из-за белесых ресниц, розовато-белой кожи и
обширной лысины он показался мне похожим на упыря. Выражение глаз вполне
подходящее. Мой шифоньер подпирал детина с трапециевидной шеей, блеклыми
глазами и волосатыми ручищами. Любой психиатр, раз взглянув на него, уверенно
поставил бы диагноз: олигофрен. Его близкий родственник, судя по виду, маячил
за моей спиной.
Утро мне мгновенно разонравилось. Я робко кашлянула и
сказала:
— Здравствуйте.
— Привет, — проронил «упырь-кузнечик» и
ухмыльнулся. Сходство с Дракулой стало абсолютным.
— Извините, я не знала, что у меня гости.
— Ховальник закрой! — пролаял олигофрен. По
интонации я сообразила, что будет лучше замолчать, и замолчала, переступая с ноги
на ногу. Упырь вдруг подмигнул мне с озорством, вроде бы чему-то радуясь.
Повода обрадоваться в ответ я не видела, но на всякий случай слабо улыбнулась.
— Ну, что, — сказал он, — вот и встретились.
Садись, красавица.
Я присела на уголок дивана и замерла.
Сонька слабо мерцала глазищами, но так и не заревела.
— Вы меня, ради Бога, извините, — пролепетала
я, — Но я не знаю, кто вы.
— Узнаешь, — опять обрадовался он. Положительно, у
человека хорошее настроение. — Мы тут с твоей подружкой побеседовали…
интересные вещи узнали.
Я попробовала вообразить эти самые интересные вещи, но не
смогла. Решительно невозможно было о чем-либо думать: внутренности вибрировали,
а мозг окутывала прочная пелена. Одна фраза настойчиво всплывала, волнуя душу:
«Ну надо же…»
Я опять кашлянула, так, на всякий случай, и покосилась на
олигофрена. Он вроде бы дремал, вперив кристально чистый взгляд в «кузнечика».
Тот подергал свое ухо, хохотнул и сказал:
— Что расскажешь веселенького, а?
Я протянула:
— А-а-а-а? — вроде бы вопросительно, голос мой был
высок, тонок и заметно дрожал.
— Не хочешь? — опечалился длинноногий, а я
поспешно возразила:
— Очень хочу, только не знаю что, то есть что именно вы
хотите услышать.
— Ага, — он кивнул, а я попыталась вспомнить, не
было ли сообщений по радио о каком-либо побеге из сумасшедшего дома, эта троица
не иначе как оттуда.
— Может быть, мы попробуем как-то по-другому? — Не
очень рассчитывая на везение, предложила я. — Может быть, вы чуть-чуть
намекнете, что хотите услышать? Я с удовольствием…
— Ага, — опять сказал он, — Ну что ж…
Тогда расскажи-ка нам о своем Витьке, чего это ему на месте
не сидится?
Обижаться на человека я не могла: он вроде бы хотел помочь и
задавал наводящие вопросы, но дело в том, что я совершенно не представляла, где
Витьке должно сидеться, хотя кое-какие очень личные соображения у меня по этому
поводу были. Оставалась надежда на еще один дополнительный вопрос, но вот беда:
олигофрен рядом заволновался, козырнул взглядом и почесал здоровенный кулак.
Идиот поймет, что означает такой жест. Проверять, отгадала я или нет, желания
не было, и я торопливо спросила:
— Нельзя ли немножко поконкретней?
Про Витю то есть, что вас интересует?
— Да все.
Нет, он, как видно, решил меня уморить.
— Ты только не дергайся, твоя подружка нам все выложила.
Ясно?
Я покосилась на Соньку в робкой надежде: может быть, хоть
она намекнет, что от меня хотят. Сонька намекать не стала, но вдруг икнула.
Громко и как-то жалобно.
Потом еще раз и еще. Прикрыла рот рукой, вытаращила глазищи
и икала как заведенная. Потом начала трястись. «Кузнечик» посмотрел на нес с
интересом, по-птичьи держа голову, и спросил:
— И часто она так?
— Нет, — торопливо заверила я, — только когда
сильно напугается.
— И что, это врожденное? — он выразительно
покрутил пальцем у виска.
— Ага. У нее родимчик.
Такого слова он не знал, это точно, но оно ему понравилось.
Он удовлетворенно кивнул, продолжая поглядывать на Соньку.
Та исправно икала и вдруг погрозила мне кулаком.
— Ишь ты, — хохотнул длинноногий, — не иначе
как ее с высокого места мамка роняла.
— Может быть, — Немного подумав, согласилась я.
«Кузнечик» начинал мне нравиться. — Вы вот про Витю спрашивали, так что
вам интересно?
— Да все, — обрадовался он.
— Ладно, — пришлось согласиться мне, — я вам
тогда расскажу, как я с ним познакомилась и почему. Сонька, вот она то есть,
его со школы знает. В одном классе учились. А у нас такая неприятность вышла… —
я рассказала про неприятность. Бог знает в какой раз за последние дни.
«Кузнечик» слушал, кивал и ухмылялся. Потом стал вопросы задавать, а я отвечать
на них. Вопросов было много, и я старалась, как могла.
Один мне особенно не понравился.
— А что это за рыжий парень возле вас вертелся?
— Рыжий? Это следователь. Тарасов его фамилия.
Документы показывал, вон ей, — я ткнула пальцем в Соньку, отчего та стала
икать громче. — А я его один раз видела.
Вот, — я решила сменить тему, — а Витя Оборотня до
смерти боится, расхрабрилась я, видя, что олигофрен вроде бы опять
заснул. — А он мне по телефону названивает.
— Кто?
— Оборотень.
— Зачем? — удивился «кузнечик».
— Велит его деньги искать.
— Чего? — Не понял он.
Я пожала плечами:
— Говорит, не найдешь, будет плохо.
Он рукой махнул:
— Не бери в голову: найдешь, не найдешь — хорошо тебе
уже не будет.
