— Прежде всего вам нечего бояться. Может быть,
воды? — вдруг спросил он Соньку, та головой покачала, боясь рот открыть,
понимая, что в обществе такого мужчины икать совершенно неприлично. Заподозрив,
что Сонька глухонемая, он стал обращаться ко мне. Я приободрилась от уверений,
что бояться нам нечего, вид имела смиренный и доверительный, преданно смотрела
ему в глаза, но на всякий случай готова была зареветь в любую минуту. В этот
момент по щеке Соньки скользнула одинокая слеза: это ее так проняло оттого, что
говорить она боялась, а молчать не было сил, но очкарик решил по-своему —
похлопал рукой по ее ладошке и сказал опять же не без некоторой приятности:
— Ну, ну, успокойтесь. Я ведь сказал: вам ничего не
грозит.
— Мы много пережили, — пояснила я, извлекая платок
из сумки.
— Па-па-па, — Начала Сонька и хлопнула челюстью,
потом попробовала еще раз и изрекла:
— Покойники.
Очкарик вопросительно уставился на меня, как видно, избрав
переводчиком, я с готовностью перевела:
— На наших глазах людей убили. Двоих.
Они сидели рядом с нами.
Он сочувственно закивал и произнес совершенно серьезно:
— Да, ужасно. Я вас понимаю.
— Че-че-че, — багровея, начала Сонька, видимо,
пытаясь произнести «черта лысого», но потом крутнула головой и примолкла.
Перевести я не смогла и только пожала плечами.
— Может быть, все-таки воды? — Настойчиво
предложил очкарик.
— Спасибо, не беспокойтесь. У нее это нервное.
Возобновит лечение, и пройдет.
— А она что?..
Я удрученно кивнула.
— А… — сказал очкарик и перестал обращать внимание на
Соньку, сосредоточившись на мне.
— Видимо, вам может показаться несколько странным тот
способ, который я избрал, чтобы встретиться с вами, — витиевато начал он,
а я всерьез забеспокоилась: когда современный русский человек начинает
изъясняться подобным образом, это пугает. — Однако причина должна быть вам
понятной. Вы, вольно или невольно, оказались в эпицентре событий, которые
беспокоят многих.
Тут Сонька неожиданно совершенно отчетливо произнесла:
— Витька козел.
— Что? — Не понял очкарик. Сонька повращала
глазами и замолчала, как навсегда.
— Она кого имеет в виду? — все-таки спросил он. Я
плечами пожала:
— Наверное, Рахматулина.
— Ах, вот как! О нем я, собственно, и собирался с вами
поговорить.
И мы стали говорить о Рахматулине.
Впрочем, говорить — Не совсем верно: очкарик был мастером
задавать вопросы и буквально вывернул меня наизнанку. Через полчаса я
почувствовала себя кусочком лимона в стакане с недопитым чаем. Но кое-что и
сама узнала, полезное. Ведь вопросы тем и хороши, что в них уже заложена
определенная информация. Надо лишь ее выудить. Выудила я следующее: передо мной
сидел один из Витькиных хозяев, который хотел знать, кто водит его за нос, и,
кажется, вполне обоснованно подозревал в этом Витьку. Особенно интересовала его
ситуация с Оборотнем. Тут я много сказать не могла, чем заметно его огорчила.
Представив себя Констанцией Бонасье, я очень трогательно изложила нашу историю
вплоть до сегодняшнего дня, преданно глядя в его глаза, с надеждой обрести
поддержку и защиту. По его реакции было ясно: история ему известна, но он
слушал внимательно, как видно, надеясь извлечь из моего рассказа что-нибудь
полезное. Это вряд ли. Потом он еще поспрашивал. Направление этих вопросов я не
уловила, поэтому они мне не понравились. Беседа уже длилась больше часа, и он,
и я устали. Наконец очкарик поднялся и сказал:
— Что ж, все когда-нибудь кончается.
И беседа наша тоже. Вас проводят. — И вышел в ту же
дверь возле сейфа. В комнате сразу возник тип в спортивном костюме и молча
повел нас по коридору, потом через двор к железным воротам. Через минуту мы
обрели свободу. Напротив здания, где мы только что были, помещалось районное
отделение милиции. Вывеска радовала глаз. и Тип повернулся и ушел, все так же
молча, а я затосковала, потому что на Соньку напал столбняк.
— Эй, — подергала я ее за рукав, — ты живая?
— Чтоб им всем пропасть! — ответила Сонька. Я
кивнула: ее желание совпало с моим.
— Может, пойдем отсюда, — предложила я, — а
ну как передумают?
Сонька резво потрусила рядом.
— И что теперь? — через пару минут спросила она.
— Ты меня спрашиваешь?
— А то. Кто у нас умный?
— Это ты сказала. Вот. что, Софья Павловна, пакуем вещи
и делаем ноги. Ну их к черту, пусть без нас разбираются. Оборотень на днях
шлепнет Витьку, эти хмыри найдут и шлепнут Оборотня, а мы сможем вернуться и
разводить кактусы.
— Я не хочу разводить кактусы, — возразила Сонька.
— Хорошо, не будешь, — после перенесенных
страданий спорить с Сонькой не хотелось.
За разговором и невеселыми размышлениями я не сразу
сообразила, что мы прошли приличное расстояние пешком. Сонька, как видно,
притомилась и сказала:
— Давай на остановку.
Мы перешли через дорогу, и тут с Сонькой началось неладное.
Она приоткрыла рот, выпучила глаза и промычала: «Не-нене». Я пошарила глазами и
тоже открыла рот, потому что рядом тормознула машина, из нее выскочили два
добрых молодца и направились к нам.
— Ну что за день, а? — взвизгнула Сонька и вроде
бы решила бежать. Я поддалась порыву и припустилась следом. Дело зряшное,
потому что парни бегали лучше. Руки сомкнулись на моих локтях наподобие
наручников, и паренек отрывисто бросил:
— Дернешься — пришибу! — На сегодняшний день эта
фраза стала невыносимо банальной.
— Я кричать буду, — честно предупредила я и
получила затрещину. Народ на остановке в количестве шести человек оживился.
Сонька взвизгнула, а женщина в красном плаще проронила
испуганно:
— Да что ж это делается?
— А милицию надо! — рявкнул дед в шляпе.
— Ты б, старый, не лез, — бросил парень, державший
меня за локти, и бодро зашагал к машине. Парень произнес замысловатое
ругательство, что, впрочем, не удивило: русский человек, да и в сердцах… В
общем, мы снова оказались в машине на заднем сиденье, зажатые двумя конвоирами.
