Витька шумно дышал, а я сидела на полу, вооруженная
кочергой. Тишина была такой напряженной, что голову разламывало.
Когда напряжение стало невыносимым и я готова была вскочить,
заорать и броситься вперед, не разбирая дороги, в окне мелькнула тень. Витька
выстрелил, среагировав мгновенно, а я зажала уши, выронив кочергу и пряча
голову в колени. Посыпалась штукатурка, стекло, и что-то с шумом упало в
комнату. Я приподняла голову.
— Черт, — растерянно произнес Рахматулин, — я
вроде его убил.
— Кого? — удивилась я.
— Оборотня.
Приподнявшись, совершенно ошалелая, я увидела возле окна на
полу силуэт. Труп. У меня теперь большой опыт. Мы бросились к нему, в темноте
почти слепые.
— Где-то здесь фонарик был, в шкафу. — По голосу я
поняла, что Витьку одолевает то же чувство, что и меня — любопытство.
Целую вечность он гремел ящиками, наконец нашел фонарик.
Свет вспыхнул, Витька шагнул к трупу, а я стянула с убитого маску.
Он лежал лицом вниз, и его пришлось переворачивать. Луч
фонаря высветил бледное лицо с открытыми глазами, лицо, совершенно незнакомое
мне. Я бы никогда его не узнала, но Витька ошалело произнес:
— Удав. Вот дерьмо. Удав.
Теперь и я увидела, что Витька прав: труп в дурацкой маске —
обладатель яркого спортивного костюма и памятного взгляда. Витька все еще не
мог прийти в себя и начал разговаривать вслух:
— Черт, ничего не понимаю. Удав… Хотя свел меня с ним
Большаков. Конечно, все сходится. Вот дерьмо.
У меня труп Удава особых эмоций не вызвал, разве что
удивление. Я тупо пялилась на него и пыталась свести концы с концами.
Тут во двор на скорости въехала машина, тормоза скрипнули.
Витька подобрался, а я услышала голос Глеба:
— Киска, эй, киска, есть кто живой?
Я собралась ответить, что живые, как ни странно, имеются, но
Витька сдавил мне рот ладонью с такой силой, точно собрался разом сломать все
зубы. Я слабо замычала, а он поволок меня к двери. Глеб все еще звал меня, но
ответить я не могла. Витька втащил меня в гараж, швырнул на заднее сиденье
своей машины и замахнулся кулаком. Я вобрала голову в плечи, она, кажется,
треснула, а потом раскололась, как орех.
Я открыла глаза и моргнула. Свет фар высвечивал песчаную
дорогу. За рулем Витька, а я на заднем сиденье и как будто — живая. Что весьма
странно. Кулак у него будь здоров. Хотя, может, у меня голова слабая.
Оцепенение не проходило. Вероятно, не следовало торопиться и открывать глаза.
Через пару минут я стала ощущать покалывание во всем теле,
потом оказалось, что я могу шевелить носом, потом — губами.
Впрочем, не так уж это и радовало. Витька начал чертыхаться,
притормозил, развернулся, и поехал назад. Как видно, заплутал.
А я попыталась понять, куда мы едем. Через пару минут фары
весьма кстати высветили указатель.
— На кладбище? — поинтересовалась я.
— Очнулась? — усмехнулся Витька.
— Да вроде бы.
— Крепкая у тебя башка, однако. Захочешь выпрыгнуть —
валяй. Сама себе шею не свернешь — пристрелю.
— Так ведь все равно пристрелишь, — вздохнула я,
пытаясь поудобнее устроить голову, в которой не иначе как расположили ядерный
реактор. Витька хохотнул:
— Это точно. Очень ты любопытная.
Везде свой нос успела сунуть.
— Да не хотела я. Просто не везло. — Я покосилась
в заднее стекло, делая вид, что шею разминаю. Мелькнуло там что-то или я выдаю
желаемое за действительное? В любом случае, привлекать Витькино внимание не
стоит. — А на кладбище зачем?
— Пройдем по кругу, — опять хохотнул он. — С
чего начали, тем и кончим.
— На кой черт тебе понадобилось заваривать эту
кашу? — покачала я головой в искреннем недоумении. — Жилось плохо?
Денег не хватало?
— Много ты понимаешь, — голос его зазвучал
неожиданно зло. — Денег. Ты своими куриными мозгами таких денег и
представить не можешь.
— Куда уж мне, — согласилась я и опять на дорогу
покосилась, вздохнула и решила разговор продолжить:
— Значит, тебе велели убрать Маурина, а ты с Каховским
денежки прибрал, а потом и его шлепнул, выставив вором. Все его ищут, а
настоящий вор у них под носом. Одного не пойму: чего ты здесь делаешь, почему
ты не на Багамах? Ведь хозяева твои все равно до правды докопаются…
— Не твое дело, — рявкнул Витька, а я засмеялась.
— Ясно. Надул тебя Каховский. Шлепнуть ты его шлепнул,
а денежки не получил.
Потому теперь и крутишься здесь, как вошь на гребешке.
Витька вдруг засмеялся:
— Не было никаких денег. В этом все дело. Каховский —
сукин сын. Ни копейки, понимаешь?
— Значит, задаром душу продал? Не повезло. Угрызения
совести, должно быть, мучают. Зачем связного убил? Расплатился бы с Оборотнем,
снял камень с шеи, глядишь, и выкрутился.
— Не так все просто, умница моя. Я жив до той поры,
пока Каховский в бегах числится. А Илья… Илья знал, и этот Оборотень тоже. Надо
было от обоих избавляться.
Вот тут я маху и дал. Надо было самому заняться, а я поручил
дружкам… Козлы, мать их! О том, что у Ильи брат есть, я знать не знал, а эти
идиоты сутки с ним бились и понять не смогли, что перед ними другой человек.
Дерьмо.
— Может, он говорил им, только они верить не хотели.
— Может. Кто такой Оборотень, они так и не узнали, зато
с Большаковым напортачили. Заверили меня, что он концы отдал, мол,
перестарались малость, а покойничек из могилы сбежал. Ваша работа?
— Наша.
— Где он?
— Далеко. Жив, здоров и тебе привет шлет.
— Пусть шлет. Завтра меня ни одна живая душа не сыщет.
Конец истории.
— Славку твои дружки убили?
— Они. Умники. Боялись сказать, что покойничек
шустрячком оказался, из могилы сбежал. Вот и намудрили. Хлопнули старика, а
потом и Славку вашего. Я знать ничего не знал, пока вы с Сонькой не заявились.
Этих идиотов пришлось убрать, только все уже вышло из-под
контроля. Пятки жгло.
А тут Оборотень. Конечно, надо было деньги ему передать, а
уж потом разбираться, кто он да что он. Каюсь, пожадничал, за что и поплатился.
В этот момент мы свернули к кладбищу, и Витька затормозил у
ограды.
