— А я уж к вам собрался, — сказал он, снимая
плащ-палатку. — Гроза-то а? Беспокоился, как вы там. Софья Павловна грозу
уважает.
— Уважаю, — кивнула Сонька. — Согреться бы.
— Самовар горячий.
— А печка? — спросила я.
— С утра топил.
Мы выпили чаю, и я забралась на печь греться. Было тепло и
уютно. От покойника мы избавились, дождь все следы смыл, можно забыть эту
историю и жить, как раньше. Через час гроза кончилась, я выглянула из-за
занавески: Сонька с Максимычем мирно играли в «дурака».
— Девки, подъем! — я потянулась и открыла глаза.
Сонька рядом зашевелилась.
— Который час? — спросила я Максимыча.
— Девять. Засиделись мы вчера с Софьей.
— Кто выиграл?
— Я. Глянь, Маргарита, чего в деревне делается.
— Чего ж в ней такого особенного? — насторожилась
я.
— А ты выйди на улицу-то, выйди.
Я вышла на крыльцо и ахнула: деревня вдруг ожила, у каждого
дома красовались машины, а у неизвестного музыканта целых три. Мне стало
нехорошо при мысли о том, как близко мы были от беды.
— Дачники приехали. В три дома на все лето.
Пенсионеры, — довольно заметил Максимыч.
— Теперь тебе что не жить, — кивнула я, — не
заскучаешь.
Тут на крыльце возникла Сонька.
— Максимыч, у тебя картошки на посадку не будет?
— Найдем.
— Что это за любовь к сельскому хозяйству? —
удивилась я, когда мы шли к дому.
— Ну, не знаю. Дачники должны картошку сажать. Не можем
мы здесь жить, ничего не делая.
— А я не здесь. Я домой.
— Ты что? — ужаснулась Сонька. — А Максимыч?
А если в органы" сообщит?
— И что мы сделаем?
— Будем в курсе. Греточка, нельзя нам никак уезжать. Мы
должны держать руки…
На этом…
— На ширине плеч, — подсказала я.
— Да… Свинья ты, Гретка. Мы должны знать, что
происходит.
— Ясно. Временами облачно. Местами кратковременные
осадки.
— Чего?.. Греточка, ты меня послушай.
Конечно, я не такая умная, как ты, может быть, я даже совсем
неумная…
— Дура, что ли?
— Может, дура, — согласилась Сонька, — но
кое-что я понимаю: мы должны все держать под контролем, — нашла она нужную
фразу и так обрадовалась, что и я начала радоваться из чувства солидарности:
детская радость в глазах дорогой подруги была умилительна.
— Чего ты хочешь? — спросила я.
— Поживем праздники, картошку посадим, за дедом
присмотрим, не начудил бы…
А если органы, так хоть будем знать. А?
Если Сонька что-то вбивала в голову, это навеки, она всегда
твердо стояла на своем, хотя вокруг хватало стульев, чтобы сесть.
Я махнула рукой — остаемся.
При всем Сонькином желании сажать картошку после такого
ливня было невозможно. Весь день мы валяли дурака. К вечеру, когда заметно
подсохло, Максимыч объявился, задумчивый и явно обеспокоенный.
— Ты чего как пришибленный? — поинтересовалась
Сонька.
— На кладбище ходил.
— Опять? Чего тебе неймется?
— Как же… любопытно.
— У меня был любопытный знакомый, так на днях
схоронили.
— Сонька, закопали ее.
— Кого? — очень натурально испугалась она.
— Ну, яму эту.
— Кто ж ее закопал?
— Откуда мне знать? Пошел сегодня взглянуть, а ее и нет
вовсе. А после дождя и место не найдешь, будто корова языком слизнула.
— Ну и что? Нужна тебе яма?
— Как же, Софья, что-то ведь здесь не так.
— Я тебе говорила и еще повторю, помалкивай ты об этом.
Далась она тебе.
— Надо бы все-таки сообщить куда следует.
— Сообщи. Яма у него пропала. Была и нету. Засмеют на
старости лет. Давай-ка за стол. За картошку денег не взял, так хоть выпьем.
Максимыч не отказался. Часов в десять мы отнесли его на
родной диван.
— Ну и что? — съязвила я. — Так и будем
человека спаивать?
— А что делать прикажешь? Как бы его от этой глупой
мысли избавить? печалилась Сонька.
Два следующих дня мы сажали картошку и спаивали соседа.
Такая щедрость со стороны Соньки кого угодно насторожила бы, но Максимыч,
похоже, и подумать не мог, что в голове соседки, которая росла на его глазах,
могут завестись черные мысли. Однако, несмотря на систематическое спаивание,
забота о появившейся, а затем пропавшей яме его не оставляла. Он упорно
вспоминал ее, доводя Соньку до отчаяния. К моей радости, праздники кончились,
пора было возвращаться домой.
— Я с тобой, — заявила Сонька.
— А как же лето аристократки?
— Какое лето, когда он возле амбара лежит. Продам к
чертям собачьим эту дачу.
— А Максимыч? Не получит поллитровки и в органы
кинется.
Сонька заскучала.
— Все равно, одна я здесь не останусь.
Я только вздохнула.
Мы вернулись в город. Привычные дела отвлекли от мыслей о
ночном приключении, и я заметно успокоилась. На День Победы я сбежала от Соньки
к друзьям в Загорск, и мы неделю не виделись, хотя она звонила с завидной
регулярностью. Подруга в эти дни занималась выколачиванием денег с жильцов,
снимавших у нее родительскую квартиру, была чрезвычайно деловита и о покойнике
даже не заговаривала. Так было до пятницы. В пятницу, выходя с работы, я
заметила Соньку. Она вышагивала по тротуару от дверей до угла здания и была
явно чем-то взволнована. Я вздохнула и пошла ей навстречу.
— Ну, и чего ты здесь бродишь?
— Тебя жду.
— Могла бы позвонить.
Она отмахнулась и вдруг стала совать мне в лицо газету.
— Вот, полюбуйся!
— Может, ты перестанешь ушами дергать и объяснишь, в
чем дело?
— Ты читай, читай. Вот здесь.
