В любом случае, эти несколько дней прошли для Константина в состоянии тягостного ожидания. Лишь разговоры с Архипом помогали скоротать время.
Константин узнал многое: что такое соликамская зона «Белый лебедь», в которой содержат воров и авторитетов, кто такие главворы и главпидоры, хозяин и кум, казачок и парашник, как парафинят и опускают, с кем можно общаться в камере и что такое проверка зрения.
Народ в камере менялся. Одних приводили, других уводили. Люди были разные, но всех их объединяло одно – авторитеты среди них не попадались.
Главным в камере, или, по-здешнему, хазаром, стал Архип. Об этом известила малява, которая пришла спустя некотоpое вpемя через дорогу.
Дорога в этой хате была такой же, как и во всем следственном изоляторе. Через окно были протянуты во все соседние камеры веревки. По ним двигались записки-малявы, маленькие посылки с индюшкой – чаем, куревом, деньгами и иным гревом.
В своей маляве Толик Рваный известил Архипа о том, что хочет встретиться и побазарить с pезинщиком.
– Жди гостей, – сказал Архип Константину, прочитав маляву.
* * *
Однако до встречи с Толиком Рваным в жизни Константина произошло еще одно событие, далеко не из приятных.
Вечером, когда одни обитатели камеры играли в шашки фигурками, вылепленными из хлебного мякиша, а другие негромко разговаривали между собой, дверь неожиданно распахнулась и на пороге появились несколько человек в зеленой униформе.
Первым вошел невысокий коренастый прапорщик с грубым, словно высеченным топором лицом. Широко расставив ноги, он остановился посреди камеры и многозначительно похлопал по руке резиновой дубинкой.
– Всем встать!
В камере мгновенно воцарилась тишина. Сидельцы были вынуждены отоpваться от своих занятий и выполнить команду прапорщика. Архип успел шепнуть на ухо Константину:
– Шмон.
Прапорщик, до слуха которого донесся посторонний звук, тут же заорал:
– Молчать! Разговоры прекратить! В коридор по одному!
Пришлось подчиниться и выйти, заложив руки за спину.
– Лицом к стене!
В коридоре находилось человек десять в такой же зеленой униформе, но с погонами сержантов и рядовых. После того как заключенные выстроились у стены, прапорщик скомандовал:
– Произвести обыск!
Группа разделилась. Несколько человек вошли в камеру и стали перетряхивать ее с потолка до пола. Оставшиеся в коридоре шмонали заключенных: выворачивали карманы, ощупывали одежду, заставили снять ботинки и даже носки. Тех, кто, по мнению шмональщиков, слишком медленно выполнял команды, награждали увесистыми тычками под ребра и по ногам. Если не считать ставшей уже привычной грубости, шмон проходил спокойно.
Камера, в которой сидел Панфилов, была бедной – ни денег, ни чая, ни игральных карт найти не удалось. Под досками настила обнаружились лишь несколько спичек. Об этом и крикнул из камеры один из солдат.
Прапорщик, остававшийся все это время в коридоре, был явно недоволен результатами обыска.
– Что, радуетесь? – с искренней злобой сказал он, обращаясь к заключенным. – Напрасно.
У Архипа нашли огрызок карандаша. Прапорщик тут же стал придираться.
– Это что такое? У вас, оказывается, писатель есть?
– Карандаш не запрещено иметь, гражданин начальник, – глухо произнес Архип, при этом он чуть отвернул голову от стены.
– А ну-ка заткнись, шелупонь! – заорал «кусок». – Щас как шваркну по репе, мозги по стенке растекутся!
Архип затих, не желая получить удар дубинкой по голове. Молчали и остальные. Кому же охота связываться с дураком?
Панфилову тоже врезали пару раз по почкам, но не так чтобы слишком сильно. Прапорщик, явно испытывавший зуд в руках, то и дело покрикивал на подчиненных. Те, по его мнению, не проявляли должного рвения.
– За толканом ищите.
– Нет там ничего, товарищ прапорщик. Уже два раза смотрели.
– А в бачке?
– Смотрели, товарищ прапорщик.
– Сержант, смотри в толкане.
– Как смотреть?
– Руку туда засунь, урод. Первый день замужем, что ли? Всему вас учить надо!
Боец, закатав рукава гимнастерки до локтя, засунул ладонь в отверстие унитаза и принялся шарить там пальцами. Наконец после безуспешных поисков он вытащил руку и принялся брезгливо стряхивать воду.
– Ничего нет, товарищ прапорщик.
– Плохо ищете, сукины дети. Должно что-нибудь быть. Всех на уши поставлю!
Помахивая дубинкой, прапорщик подошел к Панфилову и остановился у него за спиной. Его внимание привлекла перевязанная грязным бинтом рука заключенного. Ничуть не стесняясь, он ткнул Константина кончиком дубинки в предплечье.
– Это что?
– Бинт.
– Я вижу, что бинт! – неpвно заорал прапорщик. – Что под ним?
Константину так и хотелось сказать: «Анаша», но он удержался и промолчал. Это молчание привело прапорщика в еще большую ярость.
– Что под бинтом? – завопил он.
– Ожог, – односложно ответил Панфилов.
– Костры в камере разводил, что ли?
Так и не дождавшись ответа, прапорщик саданул дубинкой в плечо Панфилова, после чего потерял к обитателю камеры всякий интерес. Тем временем шмон закончился.
– Собрать барахло и по нарам! – скомандовал прапорщик. – После отбоя ни звука!
Заключенные понуро потащились в растерзанную Индию. Когда дверь за шмональщиками захлопнулась, Архип сказал Константину:
– Хорошо отделались, такое редко бывает. Обычно они всегда что-нибудь находят – стиры, индюшку, даже шарабашки
[1]
забирают. А если не находят, то подкинут что-нибудь.
– Зачем? – спросил Панфилов.
– Так, для порядка, отмесить кого-нибудь, в аквариум посадить. Да мало ли.
– Что же, они нас пожалели?
– Наверное, у «куска» хорошее настроение.
– Ну да, – ухмыльнулся Константин, потирая плечо, по которому прошлась резиновая дубинка прапорщика.
– Если бы у него было плохое настроение, – рассудительно сказал Архип, – нас бы сейчас в вольер босиком на снег вывели.
Вольером здесь было принято называть маленький внутренний дворик, предназначенный для прогулок заключенных.
В камере навели порядок, собрали разбросанные по всем углам вещи, поправили нары.
Из коридора доносился шум – шмонали соседние камеры. Наконец все утихло и заключенные Индии отправились на боковую.
