Ствол усеивали поганки.
– Опята! – воскликнул Ваня. – Вот куда по грибы ходить надо.
Шейх сглотнул, вспоминая маринованные опятки. А если их – со сладким луком, да под водочку! Картошки отварить в мундирах, да со сметаной с перчиком!..
– Ну, что дальше? – спросил Макс.
Парень вздрагивал от каждого шороха, задирал голову и будто принюхивался. Шейх не чувствовал опасности поблизости.
– Возле поселка Эммаус дорога раздваивается, ее левая ветка ведет на аэродром, куда нам и нужно, – сказал Якушев, почесал голову и вынул из волос сухую ветку. – О, рогами обрастаю! Дорога эта, можно сказать, объездная и тянется по частному сектору и мимо дач.
– Ну, так пошли, – Шейх собрался углубиться в чащу, но Якушев остановил его:
– Нет. Заблудимся. Я человек городской, вы, наверное, не здешний. Двинемся вдоль трассы, чтобы направление хотя бы знать. Измененные с дороги не сходят.
Шейх проанализировал его предложение и пришел к выводу, что масовец прав: заблудятся.
– Да. Возвращаемся.
– Если они погонятся, убежим, – сказал Ваня, перелезая через ствол с опятами.
Шейх вскинул бровь и ответил:
– Ты, быстроногий олень, убежишь, а меня сожрут. Я стар, слегка ранен и адски голоден. Не ел, наверное, трое суток.
Когда добрались до трассы, она была пуста. Шейх перелез через отбойник и захромал вперед, не оглядываясь на боевых товарищей.
«Господи, помоги», – проговорил за спиной то ли Макс, то ли Ваня.
* * *
Росс ехал по возможности аккуратно, к счастью, машин на старой Ленинградской трассе было немного. Когда возник Сектор, ее часть оказалась за Барьером, и правительство построило другую дорогу. Поворот на нее был в нескольких километрах за «ежами» – однополоска, вливающаяся в широкую четырехполосную трассу, запруженную машинами. Здесь были и перевернутые фуры, и КамАЗы, и маршрутки, и легковушки – уцелевшие, и в форме блинов.
Каждый раз, когда Росс поворачивал голову в сторону Кота, его сердце замирало: а вдруг умер? Сдвинулся осколок, и он истекает кровью.
– Кот, ты мурчи себе под нос, хорошо? А то я за тебя переживаю.
– Поработать, говоришь, магнитолой? Хорошо, но предупреждаю: у меня скверный слух и противный голос. Раз, два, три…
И он запел:
Послушай это сердце в последний раз.
Я знаю, будет завтра проигран бой.
Сегодня лучик счастья горит для нас,
Хочу последний вечер прожить с тобой…
Песня, видимо, была широко известной в узких кругах, потому что ее подхватила Яна. Голос у нее был сильный, звонкий, и хрип Кошкина звучал теперь фоном:
Я видел, как бросают с Олимпа вниз,
Я знаю: бесконечность сжимают в ноль.
Я волк среди скопленья собак и крыс.
Поверь мне, незавидна такая роль
[2]
.
Росс косился на передатчик. Вся надежда на него. Потому что с перебитой подключичной артерией не живут, и то, что Кот еще дышит – чудо. Ну же, Красницкий, скотина такая! Красницкий, пожалуйста, нам очень нужна твоя помощь!
– Ребятушки, давайте стариной тряхнем? – прохрипел Кот. – Фигня это современное творчество, вот раньше, когда я еще не родился, умели тексты писать. «Спасите наши души» помните? Ну, Высоцкого. Хрипатый такой дядька. Эх, молодежжжь! – Кот снова запел, точнее, захрипел: – Уходим под воду в нейтральной воде.
Мы можем по году плевать на погоду,
А если накроют – локаторы взвоют
О нашей беде:
Спасите наши души! Мы бредим от удушья.
Спасите наши души, спешите к нам!
Услышьте нас на суше – наш SOS все глуше, глуше,
И ужас режет души напополам!
И рвутся аорты, но наверх – не сметь!
Там слева по борту, там справа по борту,
Там прямо по ходу мешает проходу
Рогатая смерть!
Мороз продрал по спине Росса, ладони вспотели. Кот ведь о себе поет! Поет-то о себе, но перед глазами – картинки из далекого прошлого: засады, облавы, раненый друг с простреленным легким выплевывает кровавые сгустки. Все, что Росс пытался забыть, вылезло, пронеслось слайдами и сменилось отрывками из недавнего прошлого: люди, которые уже не люди, Васильич с проломленной головой, смертельно раненный Рыжик.
От бессилия сжались зубы. Было, было ведь и хорошее, например, стихи, от которых волосы на голове шевелятся. Не только гопота в подворотнях и чинуши, пирующие на твоем подыхающем самолюбии.
Спасите наши души! Мы бредим от удушья.
Спасите наши души, спешите к нам!
Услышьте нас на суше – наш SOS все глуше,
глуше,
И ужас режет души напополам!..
[3]
Черт, дальше забыл.
В самое ухо прокричала Яна:
– …узнать, что в Питере! Помогут, нет?
Ругнувшись, Росс потянулся к передатчику, не останавливая БТР, попытался связаться с Красницким. Динамики зарычали помехами, рычание немного стихло, после чего незнакомый голос проговорил:
– Полковник Самойлов. Что у вас?
Росс облизнул губы и выдал:
– На связи Ростислав Савельев. Профессор тяжело ранен и нуждается в помощи. Нам обещали вертолет, он будет?
– Образцы сыворотки у вас?
После этого вопроса все стало ясно: не профессор нужен военным, а образцы сыворотки. Гинзбурга списали. Даже если сказать, что чемодан потерян, помощь они не пришлют. Будто оправдываясь, полковник продолжил:
– Ждем завершения операции и высылаем вертолет к вам. До связи.
Кот лицом не изменился, лишь медленнее стал тарабанить пальцами по панели.
– Профессор, имей в виду, ты труп, – обратился он к Гинзбургу.
Наверное, Гинзбург вздохнул, и его огромные синие глаза, без того грустные, отразили всю скорбь погибающего человечества.
– Вот сволочи, блин! – пробасил Янин брат.
Кот с ним не согласился:
– Почему же? Сейчас, по сути, война. Во время боевых действий никто не будет спасать попавшую в оцепление роту, если помощь нужна кому-то более ценному. Вопрос-то не в выживании пешек, как в мирное время, а в судьбе народа или, в нашем случае, человечества. А я – что я? Тварь бесполезная, меня даже никто не вспомнил бы, пропади я без вести. Даже бывшая жена не заморачивалась бы – вместо алиментов сын получал бы пособие по потере кормильца.
– Заткнись, Кот! – повысил голос Росс. – Без тебя тошно.
