— Что за дезертир-то хоть? — осведомился Гаевский.
— Данила Тарасович Астрахан. — Ротмистров вытащил из дипломата личное дело капитана и подал полковнику.
— Родственник нашего профессора?
— Сын.
Владимир Александрович глубоко вздохнул и снова почесал глаз. Ротмистрову показалось, что откажет ему Гаевский в просьбе, — тогда придется давить, шантажировать, а может статься, даже действовать самому.
— Паршиво, Генрих Юрьевич. Астрахан-старший — уважаемый человек, сам понимаешь…
— Да я его сто лет знаю, профессора нашего гениального, он же в МАС работает. И вот что я тебе скажу, Владимир Александрович: на сына ему глубоко и искренне плевать. Если действия сына могут повредить карьере отца — отец сам его пристрелит. Понял?
— Даже так? Ну что же, понял. — Полковник опять потянулся к телефону, набрал короткий номер. — Гаевский говорит. Кто у нас дежурный сегодня по Первому поясу? Ко мне его срочно!
Генрих Юрьевич, крайне удовлетворенный, откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы на животе. Вот и всё, проблема решилась. То есть не совсем еще, но почти решилась. Жаль, конечно, бойца Астрахана, да что поделать. С другой стороны — никчемный же был человек, упрямый, своевольный, хладнокровный убийца. Сравнить его жизнь с жизнью Ротмистрова — и сразу становится понятно, кто для общества нужнее и полезней.
ГЛАВА 6
Сектор. Лагерь Назара Цыбулько.
Остановились метрах в двадцати от наполовину сгнивших ворот, выкрашенных буроватой краской, которая вздулась ожоговыми волдырями. Будешь идти мимо — и не подумаешь, что за воротами жизнь. Если тут и была тропинка, ее скрыли опавшие листья.
— Типа мы на месте, бро, — улыбнулся Момент.
Последнюю часть пути шли быстро — промокший Данила не чувствовал ног и старался поскорее согреться. Происходящее все больше казалось ему сумасшедшим сценарием, и было подозрение, что это не конец фильма, а только начало. Хотелось одного: попасть в тепло, и чтобы сумасшествие поскорее закончилось.
Геша Момент сел на корточки и принялся отвязывать от ботинок тряпки с перцем, комментируя:
— Лучше не вызывать подозрений, иначе не пустят.
Данила и сам все понимал. Многословный товарищ его раздражал, тоже умник нашелся. Молчание не всегда говорит о наличии ума, но часто свидетельствует об отсутствии глупости. Он сам не любил попусту трепаться, Момент же фонтанировал словами. Наверное, даже после его смерти язык будет еще полчаса шевелиться.
— Всего под Цыбулько шесть человек, трое — отморозки. Такие дела, бро. Так что ты молчи, к ним подход особый нужен.
— Можно ли доверять твоему Цыбулько? — Прищурившись, Данила изучал лагерь вероятного противника: несерьезные ворота и руины КПП, даже забора нет, сгнил; где-то тут должен быть дозорный пост, не могут же они главный вход без присмотра оставить. Наполовину опавшие березы отлично просматривались — негде там спрятаться. Скорее всего, пост за теми молодыми елями.
— Ни в коем случае, бро! — запоздало ответил Момент. — В его лагере вообще никому доверять нельзя.
Данила вымотался и замерз. Несколько раз похоронив себя, а потом воскреснув, он потерял страх смерти и решил в этот раз плыть по течению. Что бы там ни было, сейчас бы хоть погреться и одежду сменить.
— Оружием у него можно разжиться?
— Всегда, бро. Вот ты меня действительно удивишь, если скажешь, что у тебя есть бабло.
Когда направились к воротам, Данила снова прищурился в поисках дозорного пункта. Колючая проволока давно проржавела напрочь, но деревья росли частоколом, и пройти можно было только по присыпанной листьями асфальтовой дороге.
Скрипнули петли, и он очутился за воротами, где царило такое же запустение. Дозорный пункт — выкрашенный темно-зеленым «скворечник» на сваях — притаился между елями.
— Стоять! — проорали оттуда. — Кто такие? Куда направляемся?
Будка была сварена из толстых листов железа. Из бойницы торчал автоматный ствол.
— Ты чё, бро, Момента не признал? По делу, к Назару.
— С тобой кто? Первый раз его вижу.
— Все мы когда-то попадаем сюда в первый раз, — философски заметил Момент. — Вишь, как чувак угваздался — в трясину угодил.
— Любитель, мля, — проворчали в будке. — Ладно, проходите.
Момент в ответ любезно оскалился и танцующей походкой направился вперед. Данила пошел за ним. Так сразу и не скажешь, что тут была асфальтовая дорога, даже молодые березки укоренились. Корни пробили асфальт, в трещинах буйствовали трава и молодая поросль деревьев. Еще с десяток лет — и зарастет народная тропа к известному всеми контрабандисту, перекупщику и барыге Назару Цыбулько.
Запахло дымом. Данила инстинктивно напряг плечи: между лопатками ощущался прицел внимательных глаз.
Не первый день Данила бродит по Сектору, уже привык к духу запустения и едва заметному, кисловатому запаху ржавчины, витающему в подобных местах. Но раньше он был вне жизни Сектора, наблюдал ее со стороны и пытался контролировать, сейчас же с глаз будто сорвали повязку и он взглянул на Сектор и его обитателей по-другому, прикоснулся к их быту, ощутил себя пришедшим в этом мир чужаком, которому предстоит заново научиться жить.
Вот кладбище «Уралов» и «ГАЗов», просевших на спущенных шинах. Прохудились кабины, помутнели стекла. Из-под некоторых машин проросли деревца и заключили железные туши в объятия, приподняли, сплюснули с боков.
Слева белели то ли ангары, то ли бараки с обвалившейся штукатуркой, тянули к небу гнутую, изъеденную ржавчиной арматуру. Ни признака жизни, Данила даже засомневался, что поблизости кто-то обитает, но вскоре услышал голоса. Кто-то вроде бы пел, бренчала гитара. Потом она смолкла, раздался взрыв хохота.
Миновали кладбище машин и ржавые контейнеры для крылатых ракет, обогнули развалившийся барак и очутились на очищенном от деревьев и листьев асфальтовом пятачке. По периметру стояли целехонькие КУНГи, «кузовы унифицированного габарита», снятые с приговоренных к смерти машин. В некоторых жили — из труб валил дымок. Впереди располагалось более или менее целое двухэтажное здание с жестяной крышей, разрисованное граффити. В правом крыле уцелели стекла, левое чернело провалами окон. Первый этаж напоминал ангар: пара железных ворот, окна — узкие прямоугольники.
Чем ближе к людям, тем слабее дыхание смерти. Здесь ноздри щекотал дым костра, кто-то надтреснутым голосом пел:
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников, матерых и щенков…
[1]
Однако, угадал с песней невидимый исполнитель. Сразу повеяло детством и походами, спортивным лагерем в Крыму и песнями о черном альпинисте…
