– Но, дядюшка, ведь она сумасшедшая! – вскричал я,
забывшись, и сердце мое болезненно сжалось.
– Ну, уж и сумасшедшая! Вовсе не сумасшедшая, а так,
испытала, знаешь, несчастия… Что ж делать, братец, и рад бы с умом… А впрочем,
и с умом-то какие бывают! А какая она добрая, если б ты знал, благородная
какая!
– Но, боже мой! он уж и мирится с этою мыслью! – сказал я в
отчаянии.
– А что ж и делать-то, как не так? Ведь для моего же блага
стараются, да и, наконец, уже я предчувствовал, что, рано ли, поздно ли, а не
отвертишься: заставят жениться. Так уж лучше теперь, чем еще ссору из-за этого
затевать. Я тебе, брат Сережа, все откровенно скажу: я даже отчасти и рад.
Решился, так уж решился, по крайней мере, с плеч долой, – спокойнее как-то. Я
вот и шел сюда почти совсем уж спокойный. Такова уж, видно, звезда моя! А
главное, в выигрыше то, что Настя при нас остается. Я ведь и согласился с этим
условием. А тут она сама бежать хочет! Да не будет же этого! – вскрикнул дядя,
топнув ногою. – Послушай, Сергей, – прибавил он с решительным видом, – подожди
меня здесь, никуда не ходи; я мигом к тебе ворочусь.
– Куда вы, дядюшка?
– Может быть, я ее увижу, Сергей: все объяснится, поверь,
что все объяснится, и… и… и женишься же ты на ней – даю тебе честное слово!
Дядя быстро вышел из комнаты и поворотил в сад, а не к дому.
Я следил за ним из окна.
XII
Катастрофа
Я остался один. Положение мое было нестерпимое: мне
отказали, а дядя хотел женить меня чуть не насильно. Я сбивался и путался в
мыслях. Мизинчиков и его предложение не выходили у меня из головы. Во что бы ни
стало дядю надо было спасти! Я даже думал пойти сыскать Мизинчикова и
рассказать ему все. Но куда, однако ж, пошел дядя? Он сам сказал, что идет
отыскивать Настеньку, а между тем поворотил в сад. Мысль о тайных свиданиях
промелькнула в моей голове, и пренеприятное чувство ущемило мое сердце. Я
вспомнил слова Мизинчикова про тайную связь… Подумав с минуту, я с негодованием
отбросил все мои подозрения. Дядя не мог обманывать: это очевидно. Беспокойство
мое возрастало каждую минуту. Бессознательно вышел я на крыльцо и пошел в
глубину сада, по той самой аллее, в которой исчез дядя. Месяц начинал всходить.
Я знал этот сад вдоль и поперек и не боялся заблудиться. Дойдя до старой
беседки, уединенно стоявшей на берегу одряхлевшего, покрытого тиной пруда, я
вдруг остановился как вкопанный: мне послышались в беседке голоса. Не могу выразить,
какое странное чувство досады овладело мною! Я был уверен, что это дядя и
Настенька, и продолжал подходить, успокаивая на всякий случай свою совесть тем,
что иду прежним шагом и не стараюсь подкрадываться. Вдруг раздался ясно звук
поцелуя, потом звуки каких-то одушевленных слов, и тотчас же вслед за этим –
пронзительный женский крик. В то же мгновение женщина в белом платье выбежала
из беседки и промелькнула мимо меня, как ласточка. Мне показалось даже, что она
закрывала руками лицо, чтоб не быть узнанной: вероятно, меня заметили из
беседки. Но каково же было мое изумление, когда в вышедшем вслед за испуганной
дамой кавалере я узнал Обноскина, – Обноскина, который, по словам Мизинчикова,
давно уж уехал! С своей стороны, и Обноскин, увидав меня, чрезвычайно смутился:
все нахальство его исчезло.
– Извините меня, но… я никак не ожидал с вами встретиться, –
проговорил он, улыбаясь и заикаясь.
– А я с вами, – отвечал я насмешливо, – тем более что я
слышал, вы уж уехали.
– Нет-с… это так… я проводил только недалеко маменьку. Но
могу ли я обратиться к вам как к благороднейшему человеку в мире?
– С чем это?
– Есть случаи, – и вы сами согласитесь с этим, – когда
истинно благородный человек принужден обратиться ко всему благородству чувств
другого, истинно благородного человека… Надеюсь, вы понимаете меня…
– Не надейтесь: ничего решительно не понимаю.
– Вы видели даму, которая находилась вместе со мной в
беседке?
– Видел, но не узнал.
– А, не узнали!.. Эту даму я назову скоро моею женою.
– Поздравляю вас. Но чем же я могу быть вам полезен?
– Только одним: сохранив глубочайшую тайну о том, что вы
меня видели с этой дамой.
«Кто ж бы это? – подумал я, – уж не…»
– Право, не знаю-с, – отвечал я Обноскину. – Надеюсь, вы
извините, что не могу дать вам слова…
– Нет, ради бога, пожалуйста, – умолял Обноскин. – Поймите
мое положение: это секрет. Вы тоже можете быть женихом, тогда и я, с своей
стороны…
– Тс! кто-то идет!
– Где?
Действительно, шагах в тридцати от нас, чуть приметно,
промелькнула тень проходившего человека.
– Это… это, верно, Фома Фомич! – прошептал Обноскин, трепеща
всем телом. – Я узнаю его по походке. Боже мой! и еще шаги, с другой стороны!
Слышите… Прощайте! благодарю вас и… умоляю вас…
Обноскин скрылся. Чрез минуту передо мной очутился дядя, как
будто вырос из-под земли.
– Это ты? – окрикнул он меня. – Все пропало, Сережа! все
пропало!
Я заметил, что он дрожал всем телом.
– Что пропало, дядюшка?
– Пойдем! – сказал он, задыхаясь, и, крепко схватив меня за
руку, потащил за собою. Но всю дорогу до флигеля он не сказал ни слова, не
давал и мне говорить. Я ожидал чего-нибудь сверхъестественного и почти не
обманулся. Когда мы вошли в комнату, с ним сделалось дурно; он был бледен, как
мертвый. Я немедленно спрыснул его водою. « Вероятно, случилось что-нибудь
очень ужасное, – думал я, – когда с таким человеком делается обморок».
– Дядюшка, что с вами? – спросил я наконец.
– Все пропало, Сережа! Фома застал меня в саду вместе с
Настенькой в ту самую минуту, когда я поцеловал ее!
– Поцеловали! в саду! – вскричал я, смотря в изумлении на
дядю.
– В саду, братец. Бог попутал! Пошел я, чтоб непременно ее
увидать. Хотел ей все высказать, урезонить ее, насчет тебя то есть. А она меня
уж целый час дожидалась, там, у сломанной скамейки, за прудом… Она туда часто
приходит, когда надо поговорить со мной.
– Часто, дядюшка?
– Часто, братец! Последнее время почти каждую ночь сряду
сходились. Только они нас, верно и выследили, – уж знаю, что выследили, и знаю,
что тут Анна Ниловна все работала. Мы на время и прервали; дня четыре уж ничего
не было; а вот сегодня опять понадобилось. Сам ты видел, какая нужда была: без
этого как же бы я ей сказал? Прихожу, в надежде застать, а она уж там целый час
сидит, меня дожидается: тоже надо было кое-что сообщить…
– Боже мой, какая неосторожность! ведь вы знали, что за вами
следят?
