Ободренные сей речью, Девятнадцать кастильянцев, Все,
качаяся на седлах, В голос слабо закричали: «Санкто Яго Компостелло! Честь и
слава дону Педру! Честь и слава Льву Кастильи!» А каплан его, Диего, Так сказал
себе сквозь зубы: «Если б я был полководцем, Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским!»
– Ну вот! Не то же ли я говорил? – вскричал дядя,
чрезвычайно обрадовавшись. – Один только человек во всей армии благоразумный
нашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, что
ли?
– Монах, духовная особа, дядюшка.
– А, да, да! Каплан, капеллан? Знаю, помню! еще в романах
Радклиф читал. Там ведь у них разные ордена, что ли?.. Бенедиктинцы, кажется…
Есть бенедиктинцы-то?..
– Есть, дядюшка.
–Гм!.. Я так и думал. Ну, Илюша, что ж дальше? Прекрасно,
превосходно!
И, услышав то, дон Педро Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана; Он изрядно подшутил!..»
– Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешно
стало! Барана! Стало быть, были же бараны; чего ж он сам-то не ел? Ну, Илюша,
дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!
– Да уж кончено, папочка!
– А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось и
делать, – не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо как хорошо! Поцелуй
меня, голубчик! Ах ты, мой милый! Да кто именно его надоумил: ты, Саша?
– Нет, это Настенька. Намедни мы читали. Она прочла, да и
говорит: «Какие смешные стихи! Вот будет Илюша именинник: заставим его выучить
да рассказать. То-то смеху будет!»
– Так это Настенька? Ну, благодарю, благодарю, – пробормотал
дядя, вдруг весь покраснев как ребенок. – Поцелуй меня еще раз, Илюша! Поцелуй
меня и ты, шалунья, – сказал он, обнимая Сашеньку и с чувством смотря ей в
глаза.
– Вот подожди, Сашурка, и ты будешь именинница, – прибавил
он, как будто не зная, что и сказать больше от удовольствия.
Я обратился к Настеньке и спросил ее: чьи стихи?
– Да, да! чьи стихи? – всполошился дядя. – Должно быть,
умный поэт написал, – не правда ль, Фома?
– Гм!.. – промычал Фома под нос.
Во все время чтения стихов едкая, насмешливая улыбка не
покидала губ его.
– Я, право, забыла, – отвечала Настенька, робко взглядывая
на Фому Фомича.
– Это господин Кузьма Прутков написал, папочка, в
«Современнике» напечатано, – выскочила Сашенька.
– Кузьма Прутков! не знаю, – проговорил дядя. – Вот Пушкина
так знаю!.. Впрочем, видно, что поэт с достоинствами, – не правда ль, Сергей?
И, сверх того, благороднейших свойств человек – это ясно, как два пальца! Даже,
может быть, из офицеров… Хвалю! А превосходный журнал"Современник»!
Непременно надо подписываться, коли все такие поэты участвуют… Люблю поэтов!
Славные ребята! все в стихах изображают! Помнишь, Сергей, я видел у тебя, в
Петербурге, одного литератора. Еще какой-то у него нос особенный… право!.. Что
ты сказал, Фома?
Фома Фомич, которого разбирало все более и более, громко
захихикал.
– Нет, я так… ничего-с… – проговорил он, как бы с трудом
удерживаясь от смеха. – Продолжайте, Егор Ильич, продолжайте! Я после мое слово
скажу… Вот и Степан Алексеич с удовольствием слушает про знакомства ваши с
петербургскими литераторами…
Степан Алексеевич, все время сидевший поодаль, в
задумчивости, вдруг поднял голову, покраснел и ожесточенно повернулся в кресле.
– Ты, Фома, меня не задирай, а в покое оставь! – сказал он,
гневно смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. – Мне что
твоя литература? Дай только бог мне здоровья, – пробормотал он себе под нос, –
а там хоть бы всех… и с сочинителями-то… волтерьянцы, только и есть!
– Сочинители волтерьянцы-с? – проговорил Ежевикин,
немедленно очутившись подле господина Бахчеева. – Совершенную правду изволили
изложить, Степан Алексеич. Так и Валентин Игнатьич отзываться намедни изволили.
Меня самого волтерьянцем обозвали – ей богу-с; а ведь я, всем известно, так еще
мало написал-с… то есть крынка молока у бабы скиснет – все господин Вольтер
виноват! Все у нас так-с.
– Ну, нет! – заметил дядя с важностью, – это ведь
заблуждение! Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубежденииями;
а вольтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За что ж,
в самом деле, все на него, бедняка?..
Снова раздалось ядовитое хихиканье Фомы Фомича. Дядя с
беспокойством посмотрел на него и приметно сконфузился.
– Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, – проговорил он с
смущением, желая как-нибудь поправиться. – Ты, брат Фома, совершенно был прав,
когда, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что надо!Гм… что
ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества,
если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!..да!.. вот хоть
«Современник».. Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том
толстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке…
– «Отечественные записки», папочка.
– Ну да, «Отечественные записки», и превосходное название,
Сергей, – не правда ли? так сказать, все отечество сидит да записывает…
Благороднейшая цель! преполезный журнал! и какой толстый! Поди-ка, издай такой
дилижанс! А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат… Намедни прихожу –
лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три страницы разом и отмахал.
Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всем толкование: что, например, значит
метла, лопата, чумичка, ухват? По-моему, метла так метла и есть; ухват так и
есть ухват! Нет, брат, подожди! Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а
эмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такое
вышло… Вот оно как! До всего дошли!
Не знаю, что именно приготовлялся сделать Фома после этой новой
выходки дяди, но в эту минуту появился Гаврила и, понурив голову, стал у
порога.
Фома Фомич значительно взглянул на него.
– Готово, Гаврила? – спросил он слабым, но решительным
голосом.
– Готово-с, – грустно отвечал Гаврила и вздохнул.
– И узелок мой положил на телегу?
– Положил-с.
– Ну, так и я готов! – сказал Фома и медленно приподнялся с
кресла. Дядя в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и с
беспокойством озиралась кругом.
– Позвольте мне теперь, полковник, – с достоинством начал
Фома, – просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватах;
вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам
сказать несколько последних слов…
