Когда из мрака заблужденья…
Дядя пришел в необыкновенный восторг.
– Друг мой, друг мой! – сказал он, растроганный, – ты
совершенно понимаешь меня и еще лучше меня рассказал все, что я сам хотел было
выразить. Так, так! Господи! почему это зол человек? почему я так часто бываю
зол, когда так хорошо, так прекрасно быть добрым? Вот и Настя то же самое
сейчас говорила… Но посмотри, однако ж, какое здесь славное место, – прибавил
он, оглядываясь вокруг себя, – какая природа! какая картина! Экое дерево!
посмотри: в обхват человеческий! Какой сок, какие листья! какое солнце! как
после грозы-то все вокруг повеселело, обмылось!.. Ведь подумаешь, что и деревья
понимают тоже что-нибудь про себя, чувствуют и наслаждаются жизнью… Неужели ж
нет – а? как ты думаешь?
– Очень может быть, дядюшка. По-своему, разумеется…
– Ну да, разумеется, по-своему… Дивный, дивный творец!.. А
ведь ты должен хорошо помнить весь этот сад, Сережа: как ты тут играл и бегал,
когда был маленький! Я ведь помню, когда ты был маленький, – прибавил он,
смотря на меня с неизъяснимым выражением любви и счастья. – Тебе только к пруду
не позволяли ходить одному. А помнишь, один раз, вечером, Катя-покойница
подозвала тебя и стала тебя ласкать… Ты все бегал в саду перед этим и весь
разрумянился; волоски у тебя такие светленькие, в кудряшках… Она ими
играла-играла, да и сказала: «Это хорошо, что ты его, сиротку, к нам взял».
Помнишь иль нет?
– Чуть-чуть, дядюшка.
– Тогда еще вечер был, и солнце на вас обоих так светило, а
я сидел в углу и трубку курил да на вас смотрел… Я, Сережа, каждый месяц к ней
на могилу, в город, езжу, – прибавил он пониженным голосом, в котором слышались
дрожание и подавляемые слезы. – Я об этом сейчас Насте говорил: она сказала,
что мы оба вместе будем к ней ездить…
Дядя замолчал, стараясь подавить свое волнение.
В эту минуту к нам подошел Видоплясов.
– Видоплясов! – вскричал дядя встрепенувшись, – ты от Фомы
Фомича?
– Нет-с, я более по своей надобности-с.
– А, ну и славно! вот и узнаем про Коровкина. А я ведь еще
давеча хотел спросить… Я ему, Сережа, велел там наблюдать, Коровкина-то. – В
чем дело, Видоплясов?
– Осмелюсь доложить, – сказал Видоплясов, – что вчера вы
изволили упомянуть-с насчет моей просьбы-с и обещать мне ваше высокое
заступление от ежедневных обид-с.
– Неужели ты опять про фамилию? – вскричал дядя в испуге.
– Что ж делать-с? Ежечасные обиды-с…
– Ах, Видоплясов, Видоплясов! что мне с тобой делать? –
сказал с сокрушением дядя. – Ну, какие тебе могут быть обиды? Ведь ты просто с
ума сойдешь, в желтом доме жизнь кончишь!
– Кажется, я умом моим-с… – начал было Видоплясов.
– Ну то-то, то-то, – перебил дядя, – я, братец, это так
говорю, не в обиду тебе, а в пользу. Ну какие там у тебя обиды? Бьюсь об
заклад, какая-нибудь дрянь?
– Проходу нет-с.
– От кого?
– От всех-с и преимущественно через Матрену-с. Через нее я
моею жизнию страдать пошел-с. Известно-с, что все отличительные люди-с, кто
сызмалетства еще меня видел, говорили, что я совсем на иностранца похож,
преимущественно чертами лица-с. Что же, сударь? Из-за этого мне теперь и
проходу нет-с. Как только я мимо иду-с, все мне следом кричат всякие дурные
слова-с; даже ребятишки маленькие-с, которых надо прежде всего розгами
высечь-с, и те кричат-с… Вот и теперь, когда я сюда шел, кричали-с… Мочи нет-с.
Защитите, сударь, вашим покровом-с!
– Ах, Видоплясов!.. Ну да что ж они такое кричат? Верно, глупость
какую-нибудь, на которую не надо и внимания обращать.
– Неприлично будет сказать-с.
– Да что' именно?
– Омерзительно выговорить-с.
– Да уж говори!
– Гришка-голанец съел померанец-с.
– Фу, какой человек! Я думал и бог знает что! А ты плюнь да
мимо и пройди.
– Плевал-с: еще больше кричат-с.
– Да послушайте, дядюшка, – сказал я, – ведь он жалуется на
то, что ему житья нет в здешнем доме. Отправьте его, хоть на время, В Москву, к
тому каллиграфу. Ведь он, вы говорили, у каллиграфа какого-то жил.
– Ну, брат, тот тоже кончил трагически!
– А что?
– Они-с, – отвечал Видоплясов, – имели несчастье присвоить
себе чужую собственность-с, за что, несмотря на весь их талант, были посажены в
острог-с, где безвозвратно погибли-с.
– Хорошо, хорошо, Видоплясов: ты теперь успокойся, а я все
это разберу и улажу, – сказал дядя, –обещаю тебе! Ну что Коровкин? спит?
– Никак нет-с, они сейчас изволили отъехать-с. Я с тем и шел
доложить-с.
– Как отъехать? Что ты? Да как же ты выпустил? – вскричал
дядя.
– По добродушию сердца-с: жалостно было смотреть-с. Как
проснулись и вспомнили весь процесс, так тотчас же ударили себя по голове и
закричали благим матом-с…
– Благим матом!..
– Почтительнее будет выразиться: многоразличные вопли
испускали-с. Кричали: как они представятся теперь прекрасному полу-с? а потом
прибавили: «Я не достоин рода человеческого!» – и все так жалостно говорили-с,
в отборных словах-с.
– Деликатнейший человек! Я говорил тебе, Сергей… Да как же
ты, Видоплясов, пустил, когда именно тебе я велел стеречь? Ах, боже мой, боже
мой!
– Более через сердечную жалость-с. Просили не говорить-с. Их
же извозчик лошадей выкормил и запрег-с. А за врученную, три дни назад, сумму-с
велели почтительнейше благодарить-с и сказать, что вышлют долг с одною из
первых почт-с.
– Какую сумму, дядюшка?
– Они называли двадцать пять рублей серебром-с, – сказал
Видоплясов.
– Это я, брат, ему тогда дал взаймы, на станции: у него
недостало. Разумеется, он вышлет с первой же почтой… Ах, боже мой, как мне
жаль! Не послать ли в погоню, Сережа?
– Нет, дядюшка, лучше не посылайте.
– Я сам тоже думаю. Видишь, Сережа, я, конечно, не философ,
но я думаю, что во всяком человеке гораздо более добра, чем снаружи кажется.
Так и Коровкин: он не вынес стыда… Но пойдем, однако ж, к Фоме! Мы замешкались;
может оскорбиться неблагодарностью, невниманием… Идем же! Ах, Коровкин,
Коровкин!
Роман кончен. Любовники соединились, и гений добра
безусловно воцарился в доме в лице Фомы Фомича. Тут можно бы сделать очень
много приличных объяснений; но, в сущности, все эти объяснения теперь
совершенно лишние. Таково, по крайней мере, мое мнение. Взамен всяких
объяснений скажу лишь несколько слов о дальнейшей судьбе всех героев моего
рассказа: без этого, как известно, не кончается ни один роман, и это даже
предписано правилами.
