Потом начинается работа артиллеристов — а они у нас лучшие даже по нашим, испанским, меркам. Если бы не безветрие…
Пороховой дым ленится даже перелезть через фальшборт — иначе нам пришлось бы несладко. Вместо того он просто висит за бортом, хоть рукой гладь: только вот не видно ничего, и наводить орудия приходится по выкрикам наблюдателей с марсов. Разумеется, все это пустая трата ядер: берберы достаточно трусливы и довольно нами учены, чтобы пытаться лезть на таран или абордаж. Им, глупым, важно выйти из гавани. Нам же важно, чтобы они не могли доставить в нее добычу. Даже если они что-то где-то продадут — хотя бы в Триполи — пиратское гнездо не получит с того ни мараведи. Алжирскому же дею следует платить армии… Мы все здесь надеемся, что первому из берберийских разбойников станет еще скучней, чем нам, и он согласится не трогать испанцев — не на веки вечные, все равно ведь нарушит договор, — а на год. Купцы в Барселоне уже поняли, что проще содержать собственный флот, чем чужой… или отстаивающийся в гаванях королевский. Так что гаванские верфи ждет работа — а меня возвращение домой. К тебе — поскольку ты и есть мой дом!
Фернандо, твой навеки
Сегодня ветер есть. Он каждый день есть, утром и вечером, чего бы кто ни писал в письмах. И вот сегодня дей наконец соскучился. От гавани спускается под легким бризом лучшая и последняя ставка алжирского флота, его единственный линейный корабль. Шестьдесят четыре орудия. Больше тысячи головорезов. И, наконец, просто очень толстые борта.
Росомах внутри шепчет:
— Медведь!
Да, по сравнению с тонкой, стройной, быстрой «Сан-Исабель» алжирский флагман — сущий гризли. Что ж, обычно гризли отступает перед росомахой. Иногда — не везет, но и тут не все кончено — изредка в схватке побеждает не сильный, а ловкий. Здесь и сейчас нет внимательных английских глаз, и первый из «гаванских корсаров» не обязан притворяться сидячей уткой, кораблем для битья владыками морей. Медведь и росомаха снова встретились… только у росомахи был кольт-магнум.
Капитан с некоторым недоумением смотрит, как «сеньор Глотон» — от прозвища мне уже не избавиться — потирает руки. Что ж, несколько слов — и у него глаза вспыхнут.
— Снимайте ограничители с лафетов, Хорхе.
— Наконец! Эй, у пушек — рви печати, выбивай клинья! Ставь жаровни! Сегодня — деремся по-настоящему! Диего, на марс — углы снимать! И чтобы давал цифры каждую минуту!
Над палубой разносится стук барабана, поет горн. Пушки молчат — далеко, — но бой уже начался. У алжирцев — свой секрет: хитрая обмазка днища, на которой ракушки и водоросли расти решительно отказываются. О ней даже тяжеловесная толстуха, вроде приближающегося «Мессудие», становится ходкой и спорой… даром от Ушакова турки всегда ухитрялись смыться, не давая завершить разгром? И все-таки они не хотят терпеть продольные залпы калеными ядрами. Ложатся на параллельный курс — почти параллельный. Догнать, довернуть, пустить в дело по три пушки на одну испанскую. Сбить паруса и мачты, сойтись борт о борт, забросить крюки — и залить палубу человеческой волной, которой фрегату и противопоставить-то нечего. По европейским понятиям, «Мессудие» — корабль третьего ранга, «вполне линкор». «Исабель», по ним же, относится к жалкому шестому, «в линию ни ногой»… И все-таки мы вступаем в неторопливый корабельный танец, этакое равелевское болеро: на четырех узлах, которые только и можно выжать при слабом ветре, события развиваются настолько медленно, что в промежутке можно успеть прочитать нетолстую книгу. Сеньору Глотону приходится поддерживать репутацию — и с нарочитым зевком погружаться в строки, за неделю блокады перечитанные пятикратно, но оттого не менее актуальные. А вот вам вслух — пусть и с переделочкой, на злобу дня!
Белую вздымая пену,
Мчит «Мессудие» алжирский
За испанской «Изабеллой»,
Словно гончая по следу.
Весело плескаясь, волны
К борту ластятся бесшумно,
К парусам с лобзаньем нежным
Ветерок прильнул попутный.
Но предательская бухта,
Давшая приют пиратам,
Выпустила вдруг на волю
Всю грозу морей испанских!
Их подстегивает алчность,
Гонит нас притворный ужас…
— Сто тридцать пять! — кричит с марса офицер при угломере. Это в градусах, если считать от носа. Поворачивать пушки нужно всего на сорок пять — в сторону кормы. Пошли команды…
— Готовьсь!
— Ворочай назад до упора!
Пушки на палубе — в ряд, сверкают, словно здесь не «Исабель», а «Варяг». Вокруг каждой — свита из полудюжины канониров. Крутятся маховики, ползут под многотонными стволами градусы полуциркульных салазок. Такие станки пока только у нас. Мелочь? Эта мелочь заставила поставить на фрегат двадцать орудий вместо тридцати шести. Зато теперь, когда алжирец думает, что он в мертвой зоне…
— Снаряд в дуло!
Ядра в жаровнях накалены докрасна. Их, пудовые, тащат специальными щипцами — урони, будет пожар на собственном борту. Между ядром и зарядом — деревянный пыж, так что жар до пороха дойдет не сразу. Не раньше, чем капитан рявкнет:
— Пали!
От правого крамбола алжирца только щепки летят! Он заваливается в сторону, собираясь ответить на внезапный залп. Только… врага надо знать.
— Диего, прячься за мачту! Сеньоры, сейчас нам ответят, но все пойдет поверх голов.
То же, но короче и грубей, повторяют артиллерийские офицеры на палубах:
— Алжирец трус, поверх голов пальнет… не кланяйся!
Выучка дает плоды. За год мы достигли английского стандарта: делаем два залпа в три минуты. Сейчас, из-за каленых ядер — в четыре. Алжирцы способны на один в три, да один уже прошел над головами, насыпав нам на штормовки всякой дряни…
— Диего, ты там жив?
— Сто тридцать градусов!
В нас ведь еще и попасть трудно, и обшивка ядра углом встречает: и толще выходит, и есть шанс на рикошет. И все из-за переделки станков!
Мы отвечаем. Раз, другой… Вот кто-то уронил ядро, его заливают водой и уксусом. Шипение, едчайшая вонь. В лазарет тащат раненого — щепой распороло ногу. Зато над палубой летят выкрики хищной радости:
— Турок горит! Сант-Яго!
Бой еще не окончен, «Мессудие» продолжает огрызаться, «фески» пытаются сбить пламя. Только мы добавляем и добавляем — наши вошли в раж. У одной из пушек пара бомбардиров, обхватив себя линем, выбросилась за борт — чтобы скорей совать заряды в дуло и сподручней банить. Вот одного втащили обратно — с марсов алжирца еще стреляют. Но это скорее агония. С горящего корабля прыгают в воду, не дожидаясь, пока пламя доберется до погребов. Последняя попытка достать «Исабель» — линкор направлен на нас, как громадный брандер. Огонь добрался до батарей — прощальный сюрприз, не одни мы хитрые. В пламени пожара сами собой палят забитые двойными зарядами пушки. Без прицела, наудачу. Наш фрегат вздрагивает: один из спаренных снарядов вонзается в корму. Быть в офицерских каютах разгрому хлеще, чем если погуляла пара росомах!
