Дотошный саксонец скрупулезно изучает «каменноугольное масло», разделил его на десяток фракций, из которых по описанию свойств я узнаю только бензол, толуол и ксилолы. И его очень интересует «горное масло» и продукты его перегонки, а точнее нюансы их свойств, которые не попали в наши публикации. Задумчиво чешу в затылке. И зачем ему это, он же вроде медик. Хотя, помнится, несколько статей написал по химии… Лезу в шкаф за папкой. Да, по химии, но с медицинским уклоном. Может, медики про него знают? В историю химии он точно не вошел. Ладно, что толку скрывать то, что может выяснить любой усидчивый лаборант. Только опять придется копаться в архивах и делать выписки из журналов. Ксерокс мне, ксерокс, полцарства за ксерокс!
Впрочем, ассистенты с хорошим почерком сильно облегчают и даже скрашивают жизнь. Я еще не успел дописать обзор для камрада Снэйка, как Яго принес переписанное набело письмо. Все честь по чести, непременное вступление про отца-основателя, так что я одобрил (парнишка расцвел и как на крыльях полетел в библиотеку) и с гордостью подписался на последней странице – «Михайло Васильевич Ломоносов».
Идея не новая, а очень даже старая. Труды сообщества публикуются от имени отца-основателя. Пифагорейцы – от имени Пифагора, ну а мы, соответственно, от имени Ломоносова. Публикация под псевдонимом – дело обычное, да и чудаков в научном мире хватает, Дарвин
[20]
вон поэмы по ботанике пишет. Мы на его фоне просто-таки образец благонравия.
Ладно, с немецкой папкой покончено, перехожу к американской. От Пристли ничего нет. Неужели он все же оставит химию? Зато три приглашения печататься, от общества поощрения сельского хозяйства, общества поощрения чего-то там и искусств и «фермерского музея», который, как ни странно, журнал. И все более-менее витиевато намекают что мы, американцы, ближе друг к другу, чем к Англии и Испании…
А вот им мы и пошлем статью Хорхе о коррозии и борьбе с ней. Парень – молодец, своим умом дошел до оксидирования, но над изложением полученных результатов ему работать и работать. Хоть и заставляю я его читать все, что нам присылают, но все равно пишет так, что с первых слов ясно – пока другие учились риторике и грамматике, он в кузне вкалывал. Но фермерам так даже лучше.
Встряхиваюсь и разминаю руки. От прогресса одни беды. Только привык к карандашу – пришлось переучиваться на гусиные перья. Только навострился писать ими без клякс – появился побочный продукт оружейного производства, перья стальные. Перекуем, так сказать, мечи на орала, а брак пластинчатых пружин – на канцтовары. Теперь самая толстая, испанская папка.
Черт бы побрал этих колонизаторов. Нахапали столько, что теперь полмира говорит на испанском языке. С акцентом, с непереводимой игрой местных идиоматических выражений. И пишут, пишут, пишут… Про маис – это Ирине, про тропические деревья – тоже ей, ой, блин, запрос из инквизиции. С внутренним трепетом вскрываю письмо. Слава богу, претензии не к нам, мы нужны как консультанты. На священника напал нагуаль индейца, которого поп за день до того пастырски наставлял посохом по спине. В образе большого крокодила. И тоже получил палкой по хребту. Теперь индеец лежит в тюрьме с отнявшимися ногами и обвинением в колдовстве. Похоже, осудить его не очень-то и хотят. Или мнения разделились. Так что теперь нас спрашивают, как доказать или опровергнуть связь между подследственным и неустановленным пресмыкающимся. И не ответишь ведь, что телепаты в отпуске. Иду советоваться с камрадом Шоно…
У него сегодня хорошее настроение и рагу из морской свинки. А я с этими письмами забыл пообедать, за что получаю лекцию об этиологии гастрита и тарелку восхитительного варева.
В общем, написали, что надо тщательно обследовать индейца на предмет того, где и как у него повреждена спина. Со ссылками на анатомические атласы и карту иннервации, опубликованную в анналах университета Мехико (про авторство скромно умолчу). И расспросить еще раз священника, как он бил крокодила. Если инквизиторы действительно хотят оправдания, скажут, что травмы у индейца и крокодила разные. А нет – мы сделали все, что могли…
Кроме еды, Шоно поделился со мной огорчениями. Дезо
[21]
и Корвизар молчат и похоже, что статью «О заразительности гниения» в «Хирургическом журнале» бросили в корзину. Ну как их пронять? Сколько еще человек должны умереть от сепсиса и гангрены, прежде чем до врачей дойдет, что руки надо мыть до осмотра раненого, а не после?! Специально ведь разъясняли, как для малолетних, подробно описывали опыты и с бульоном, и с мясом и с живыми куями
[22]
. Может, в этом дело? В Европе ведь куи – животное экзотическое и дорогое, не зря его англичане прозвали «свинья за гинею». Предлагаю ставить и, главное, описывать опыты на кроликах. Хотя наши коняхи
[23]
и отличаются от своих европейских сородичей, кровь у них тоже красная и мясо нежное. Собеседник предложение вежливо проигнорировал. Ну и ладно, ему виднее, я-то не медик.
Возвращаюсь с черновиком ответа. Блин, это ведь официальная бумага, псевдонимом ее не подпишешь и еще надо согласовать в службе безопасности. Пишу сопроводительную записку и откладываю в отдельную папку. Ох, развели мы бюрократию.
Ладно, последнее усилие – и «бумажный день» закончен. Завтра вернусь на завод. Наука наукой, но если мы не будем работать и зарабатывать, то придется лапу сосать…
Лето 1796 года. Калифориния, форт «Клим»
Динго
После гибели Клима наша судостроительная программа на некоторое время «зависла». Все испанские верфи и производственные мощности располагались в Гаване, но разворачивать там производство принципиально новых судов не стоило. Хватало и «длинных фрегатов» Аларкона. Однако, когда в числе переселенцев оказались несколько человек из артели, специализировавшейся на строительстве небольших рыбацких посудин, шлюпок и прочих лодок, я уговорил руководство выделить людей и ресурсы на реализацию одной идеи.
Дело в том, что территории, где располагались наши форты, обладали одним существенным недостатком: там не было леса. А если он и рос, то доставка бревен к берегу моря или ближайшей судоходной реки вырастала в такую проблему, что о закладке верфи не могло быть и речи. Ближайшим удобным местом и в плане материала, и в плане судоходности выглядела река, расположенная севернее Лососевой и носившая в нашем мире название Русская.
Место, выбранное под форт «Адмиралтейский», находилось километрах в десяти от устья реки и принадлежало одному из родов племени Ваппо, с которым мы поддерживали неплохие отношения. Договориться о размещении там поселка начальству удалось сравнительно легко. Эти индейцы уже вкусили прелести земледелия и были заинтересованы в дальнейшей расчистке площадей под поля. Так что несколько пил, топоры и пара плугов пошли в оплату за территорию будущей верфи.
