– Да разве князь, – прервал я ее с удивлением, – про вашу
любовь знает? Ведь он только подозревал, да и то не наверное.
– Знает, все знает.
– Да ему кто сказал?
– Алеша же все и рассказал, недавно. Он мне сам говорил, что
все это рассказал отцу.
– Господи! Что ж это у вас происходит! Сам же все и
рассказал, да еще в такое время?..
– Не вини его, Ваня, – перебила Наташа, – не смейся над ним!
Его судить нельзя, как всех других. Будь справедлив. Ведь он не таков, как вот
мы с тобой. Он ребенок; его и воспитали не так. Разве он понимает, что делает?
Первое впечатление, первое чужое влияние способно его отвлечь от всего, чему он
за минуту перед тем отдавался с клятвою. У него нет характера. Он вот
поклянется тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно, другому
отдастся; да еще сам первый к тебе придет рассказать об этом. Он и дурной
поступок, пожалуй, сделает; да обвинить-то его за этот дурной поступок нельзя
будет, а разве что пожалеть. Он и на самопожертвование способен и даже знаешь
на какое! Да только до какого-нибудь нового впечатления: тут уж он опять все
забудет. Так и меня забудет, если я не буду постоянно при нем. Вот он какой!
– Ах, Наташа, да, может быть, это все неправда, только слухи
одни. Ну, где ему, такому еще мальчику, жениться!
– Соображения какие-то у отца особенные, говорю тебе.
– А почему ж ты знаешь, что невеста его так хороша и что он
и ею уж увлекается?
– Да ведь он мне сам говорил.
– Как! Сам же и сказал тебе, что может другую любить, а от
тебя потребовал теперь такой жертвы?
– Нет, Ваня, нет! Ты не знаешь его, ты мало с ним был; его
надо короче узнать и уж потом судить. Нет сердца на свете правдивее и чище его
сердца! Что ж? Лучше, что ль, если б он лгал? А что он увлекся, так ведь стоит
только мне неделю с ним не видаться, он и забудет меня и полюбит другую, а
потом как увидит меня, то и опять у ног моих будет. Нет! Это еще и хорошо, что
я знаю, что не скрыто от меня это; а то бы я умерла от подозрений. Да, Ваня! Я
уж решилась: если я не буду при нем всегда, постоянно, каждое мгновение, он
разлюбит меня, забудет и бросит. Уж он такой; его всякая другая за собой увлечь
может. А что же я тогда буду делать? Я тогда умру... да что умереть! Я бы и
рада теперь умереть! А вот каково жить-то мне без него? Вот что хуже самой
смерти, хуже всех мук! О Ваня, Ваня! Ведь есть же что-нибудь, что я вот бросила
теперь для него и мать и отца! Не уговаривай меня: все решено! Он должен быть
подле меня каждый час, каждое мгновение; я не могу воротиться. Я знаю, что
погибла и других погубила... Ах, Ваня! – вскричала она вдруг и вся задрожала, –
что если он в самом деле уж не любит меня! Что если ты правду про него сейчас
говорил (я никогда этого не говорил), что он только обманывает меня и только
кажется таким правдивым и искренним, а сам злой и тщеславный! Я вот теперь
защищаю его перед тобой; а он, может быть, в эту же минуту с другою и смеется
про себя... а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его... Ох, Ваня!
Этот стон с такою болью вырвался из ее сердца, что вся душа
моя заныла в тоске. Я понял, что Наташа потеряла уже всякую власть над собой.
Только слепая, безумная ревность в последней степени могла довести ее до такого
сумасбродного решения. Но во мне самом разгорелась ревность и прорвалась из
сердца. Я не выдержал: гадкое чувство увлекло меня.
– Наташа, – сказал я, – одного только я не понимаю: как ты
можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь
его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него
губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже.
Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
– Да, люблю как сумасшедшая, – отвечала она, побледнев, как
будто от боли. – Я тебя никогда так не любила, Ваня. Я ведь и сама знаю, что с
ума сошла и не так люблю, как надо. Нехорошо я люблю его... Слушай, Ваня: я
ведь и прежде знала и даже в самые счастливые минуты наши предчувствовала, что
он даст мне одни только муки. Но что же делать, если мне теперь даже муки от
него – счастье? Я разве на радость иду к нему? Разве я не знаю вперед, что меня
у него ожидает и что я перенесу от него? Ведь вот он клялся мне любить меня,
всё обещания давал; а ведь я ничему не верю из его обещаний, ни во что их не
ставлю и прежде не ставила, хоть и знала, что он мне не лгал, да и солгать не
может. Я сама ему сказала, сама, что не хочу его ничем связывать. С ним это
лучше: привязи никто не любит, я первая. А все-таки я рада быть его рабой,
добровольной рабой; переносить от него все, все, только бы он был со мной,
только б я глядела на него! Кажется, пусть бы он и другую любил, только бы при мне
это было, чтоб и я тут подле была... Экая низость, Ваня? – спросила она вдруг,
смотря на меня каким-то горячечным, воспаленным взглядом. Одно мгновение мне
казалось, будто она в бреду. – Ведь это низость, такие желания? Что ж? Сама
говорю, что низость, а если он бросит меня, я побегу за ним на край света, хоть
и отталкивать, хоть и прогонять меня будет. Вот ты уговариваешь теперь меня
воротиться, – а что будет из этого? Ворочусь, а завтра же опять уйду, прикажет
– и уйду, свистнет, кликнет меня, как собачку, я и побегу за ним... Муки! Не
боюсь я от него никаких мук! Я буду знать, что от него страдаю... Ох, да ведь
этого не расскажешь, Ваня!
«А отец, а мать?» – подумал я. Она как будто уж и забыла про
них.
– Так он и не женится на тебе, Наташа?
– Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь,
чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не знает, что
делает. Он, может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж! Смешно,
право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет... Не хочу я, чтоб он
когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай
ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным
делать?
– Нет, это какой-то чад, Наташа, – сказал я. – Что ж, ты теперь
прямо к нему?
– Нет, он обещался сюда прийти, взять меня; мы условились...
И она жадно посмотрела вдаль, но никого еще не было.
– И его еще нет! И ты первая пришла! – вскричал я с
негодованием. Наташа как будто пошатнулась от удара. Лицо ее болезненно
исказилось.
– Он, может быть, и совсем не придет, – проговорила она с
горькой усмешкой. – Третьего дня он писал, что если я не дам ему слова прийти,
то он поневоле должен отложить свое решение – ехать и обвенчаться со мною; а
отец увезет его к невесте. И так просто, так натурально написал, как будто это
и совсем ничего... Что если он и вправду поехал к ней, Ваня?
Я не отвечал. Она крепко стиснула мне руку – и глаза ее
засверкали.
– Он у ней, – проговорила она чуть слышно. – Он надеялся,
что я не приду сюда, чтоб поехать к ней, а потом сказать, что он прав, что он
заранее уведомлял, а я сама не пришла. Я ему надоела, вот он и отстает... Ох,
боже! Сумасшедшая я! Да ведь он мне сам в последний раз сказал, что я ему
надоела... Чего ж я жду!
