– Да, он наш искренний друг, и мы должны быть все вместе! –
отвечала с глубоким чувством Наташа. Бедненькая! Она так и засияла от радости,
когда увидела, что князь не забыл подойти ко мне. Как она любила меня!
– Я встречал много поклонников вашего таланта, – продолжал
князь, – и знаю двух самых искренних ваших почитательниц. Им так приятно будет
узнать вас лично. Это графиня, мой лучший друг, и ее падчерица, Катерина
Федоровна Филимонова. Позвольте мне надеяться, что вы не откажете мне в
удовольствии представить вас этим дамам.
– Мне очень лестно, хотя теперь я мало имею знакомств...
– Но мне вы дадите ваш адрес! Где вы живете? Я буду иметь
удовольствие...
– Я не принимаю у себя, князь, по крайней мере в настоящее
время.
– Но я, хоть и не заслужил исключения... но...
– Извольте, если вы требуете, и мне очень приятно. Я живу в
-м переулке, в доме Клугена.
– В доме Клугена! – вскричал он, как будто чем-то
пораженный. – Как! Вы... давно там живете?
– Нет, недавно, – отвечал я, невольно в него всматриваясь. –
Моя квартира сорок четвертый номер.
– В сорок четвертом? Вы живете... один?
– Совершенно один.
– Д-да! Я потому... что, кажется, знаю этот дом. Тем
лучше... Я непременно буду у вас, непременно! Мне о многом нужно переговорить с
вами, и я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать меня. Видите, я
прямо начинаю с просьбы. Но до свидания! Еще раз вашу руку!
Он пожал руку мне и Алеше, еще раз поцеловал ручку Наташи и
вышел, не пригласив Алешу следовать за собою.
Мы трое остались в большом смущении. Все это случилось так
неожиданно, так нечаянно. Все мы чувствовали, что в один миг все изменилось и
начинается что-то новое, неведомое. Алеша молча присел возле Наташи и тихо
целовал ее руку. Изредка он заглядывал ей в лицо, как бы ожидая, что она
скажет?
– Голубчик Алеша, поезжай завтра же к Катерине Федоровне, –
проговорила наконец она.
– Я сам это думал, – отвечал он, – непременно поеду.
– А может быть, ей и тяжело будет тебя видеть... как
сделать?
– Не знаю, друг мой. И про это я тоже думал. Я посмотрю...
Увижу... так и решу. А что, Наташа, ведь у нас все теперь переменилось, – не
утерпел не заговорить Алеша.
Она улыбнулась и посмотрела на него долгим и нежным
взглядом.
– И какой он деликатный. Видел, какая у тебя бедная
квартира, и ни слова...
– О чем?
– Ну... чтоб переехать на другую... или что-нибудь, –
прибавил он, закрасневшись.
– Полно, Алеша, с какой же бы стати!
– То-то я и говорю, что он такой деликатный. А как хвалил
тебя! Я ведь говорил тебе... говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать!
А про меня как про ребенка говорил; все-то они меня так почитают! Да что ж, я
ведь и в самом деле такой.
– Ты ребенок, да проницательнее нас всех. Добрый ты, Алеша!
– А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне. Как это? Не
понимаю. А знаешь что, Наташа. Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чем
свет у тебя буду.
– Поезжай, поезжай, голубчик. Это ты хорошо придумал. И
непременно покажись ему, слышишь? А завтра приезжай как можно раньше. Теперь уж
не будешь от меня по пяти дней бегать?– лукаво прибавила она, лаская его
взглядом. Все мы были в какой-то тихой, в какой-то полной радости.
– Со мной, Ваня? – крикнул Алеша, выходя из комнаты.
– Нет, он останется; мы еще поговорим с тобой, Ваня. Смотри
же, завтра чем свет!
– Чем свет! Прощай, Мавра!
Мавра была в сильном волнении. Она все слышала, что говорил
князь, все подслушала, но многого не поняла. Ей бы хотелось угадать и
расспросить. А покамест она смотрела так серьезно, даже гордо. Она тоже
догадывалась, что многое изменилось.
Мы остались одни. Наташа взяла меня за руку и несколько
времени молчала, как будто ища, что сказать.
– Устала я! – проговорила она наконец слабым голосом. –
Слушай: ведь ты пойдешь завтра к нашим?
– Непременно.
– Маменьке скажи, а ему не говори.
– Да я ведь и без того никогда об тебе с ним не говорю.
– То-то; он и без того узнает. А ты замечай, что он скажет?
Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за
этот брак? Нет, не может быть!
– Все должен уладить князь, – подхватил я поспешно. – Он
должен непременно с ним помириться, а тогда и все уладится.
– О боже мой! Если б! Если б! – с мольбою вскричала она.
– Не беспокойся, Наташа, все уладится. На то идет.
Она пристально поглядела на меня.
– Ваня! Что ты думаешь о князе?
– Если он говорил искренно, то, по-моему, он человек вполне
благородный.
– Если он говорил искренно? Что это значит? Да разве он мог
говорить неискренно?
– И мне тоже кажется, – отвечал я. «Стало быть, у ней
мелькает какая-то мысль, – подумал я про себя. – Странно!»
– Ты все смотрел на него... так пристально...
– Да, он немного странен; мне показалось.
– И мне тоже. Он как-то все так говорит... Устала я,
голубчик. Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне как можно
пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что
хочу поскорее полюбить его?
– Нет... почему ж обидно?
– И... не глупо? То есть ведь это значило, что покамест я
еще не люблю его.
– Напротив, это было прекрасно, наивно, быстро. Ты так
хороша была в эту минуту! Глуп будет он, если не поймет этого с своей
великосветскостью.
– Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я
дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не
скрываю. Ах, Ваня, друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если
опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может
быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
Воротясь домой, я тотчас же разделся и лег спать. В комнате
у меня было сыро и темно, как в погребе. Много странных мыслей и ощущений
бродило во мне, и я еще долго не мог заснуть.
Но как, должно быть, смеялся в эту минуту один человек,
засыпая в комфортной своей постели, – если, впрочем, он еще удостоил
усмехнуться над нами! Должно быть, не удостоил!
