Глава III
На другое утро часов в десять, когда я выходил из квартиры,
торопясь на Васильевский остров к Ихменевым, чтоб пройти от них поскорее к
Наташе, я вдруг столкнулся в дверях со вчерашней посетительницей моей, внучкой
Смита. Она входила ко мне. Не знаю почему, но, помню, я ей очень обрадовался.
Вчера я еще и разглядеть не успел ее, и днем она еще более удивила меня. Да и
трудно было встретить более странное, более оригинальное существо, по крайней
мере по наружности. Маленькая, с сверкающими, черными, какими-то нерусскими
глазами, с густейшими черными всклоченными волосами и с загадочным, немым и
упорным взглядом, она могла остановить внимание даже всякого прохожего на
улице. Особенно поражал ее взгляд: в нем сверкал ум, а вместе с тем и какая-то
инквизиторская недоверчивость и даже подозрительность. Ветхое и грязное ее
платьице при дневном свете еще больше вчерашнего походило на рубище. Мне
казалось, что она больна в какой-нибудь медленной, упорной и постоянной
болезни, постепенно, но неумолимо разрушающей ее организм. Бледное и худое ее
лицо имело какой-то ненатуральный смугло-желтый, желчный оттенок. Но вообще,
несмотря на все безобразие нищеты и болезни, она была даже недурна собою. Брови
ее были резкие, тонкие и красивые; особенно был хорош ее широкий лоб, немного
низкий, и губы, прекрасно обрисованные, с какой-то гордой, смелой складкой, но
бледные, чуть-чуть только окрашенные.
– Ах, ты опять! – вскричал я, – ну, я так и думал, что ты
придешь. Войди же!
Она вошла, медленно переступив через порог, как и вчера, и
недоверчиво озираясь кругом. Она внимательно осмотрела комнату, в которой жил
ее дедушка, как будто отмечая, насколько изменилась комната от другого жильца.
«Ну, каков дедушка, такова и внучка, – подумал я. – Уж не сумасшедшая ли она?»
Она все еще молчала; я ждал.
– За книжками! – прошептала она наконец, опустив глаза в
землю.
– Ах, да! Твои книжки; вот они, возьми! Я нарочно их сберег
для тебя.
Она с любопытством на меня посмотрела и как-то странно
искривила рот, как будто хотела недоверчиво улыбнуться. Но позыв улыбки прошел
и сменился тотчас же прежним суровым и загадочным выражением.
– А разве дедушка вам говорил про меня? – спросила она, иронически
оглядывая меня с ног до головы.
– Нет, про тебя он не говорил, но он...
– А почему ж вы знали, что я приду? Кто вам сказал? –
спросила она, быстро перебивая меня.
– Потому, мне казалось, твой дедушка не мог жить один, всеми
оставленный. Он был такой старый, слабый; вот я и думал, что кто-нибудь ходил к
нему. Возьми, вот твои книги. Ты по ним учишься?
– Нет.
– Зачем же они тебе?
– Меня учил дедушка, когда я ходила к нему.
– А разве потом не ходила?
– Потом не ходила... я больна сделалась, – прибавила она,
как бы оправдываясь.
– Что ж у тебя, семья, мать, отец?
Она вдруг нахмурила свои брови и даже с каким-то испугом
взглянула на меня. Потом потупилась, молча повернулась и тихо пошла из комнаты,
не удостоив меня ответом, совершенно как вчера. Я с изумлением провожал ее
глазами. Но она остановилась на пороге.
– Отчего он умер? – отрывисто спросила она, чуть-чуть
оборотясь ко мне, совершенно с тем же жестом и движением, как и вчера, когда,
тоже выходя и стоя лицом к дверям, спросила об Азорке.
Я подошел к ней и начал ей наскоро рассказывать. Она молча и
пытливо слушала, потупив голову и стоя ко мне спиной. Я рассказал ей тоже, как
старик, умирая, говорил про Шестую линию. «Я и догадался, – прибавил я, – что
там, верно, кто-нибудь живет из дорогих ему, оттого и ждал, что придут о нем
наведаться. Верно, он тебя любил, когда в последнюю минуту о тебе поминал».
– Нет, – прошептала она как бы невольно, – не любил.
Она была сильно взволнована. Рассказывая, я нагибался к ней
и заглядывал в ее лицо. Я заметил, что она употребляла ужасные усилия подавить
свое волнение, точно из гордости передо мной. Она все больше и больше бледнела
и крепко закусила свою нижнюю губу. Но особенно поразил меня странный стук ее
сердца. Оно стучало все сильнее и сильнее, так что, наконец, можно было слышать
его за два, за три шага, как в аневризме. Я думал, что она вдруг разразится
слезами, как и вчера; но она преодолела себя.
– А где забор?
– Какой забор?
– Под которым он умер.
– Я тебе покажу его... когда выйдем. Да, послушай, как тебя
зовут?
– Не надо...
– Чего не надо?
– Не надо; ничего... никак не зовут, – отрывисто и как будто
с досадой проговорила она и сделала движение уйти. Я остановил ее.
– Подожди, странная ты девочка! Ведь я тебе добра желаю; мне
тебя жаль со вчерашнего дня, когда ты там в углу на лестнице плакала. Я
вспомнить об этом не могу... К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и,
верно, он об тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто
тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится... Вот и книжки я тебе сберег,
а ты такая дикая, точно боишься меня. Ты, верно, очень бедна и сиротка, может
быть, на чужих руках; так или нет?
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня так к
себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости.
Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом,
фантастичность ли моего собственного настроения, – не знаю, но что-то непреодолимо
влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно
поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как
бы в раздумье.
– Елена, – вдруг прошептала она, неожиданно и чрезвычайно
тихо.
– Это тебя зовут Елена?
– Да...
– Что же, ты будешь приходить ко мне?
– Нельзя... не знаю... приду, – прошептала она как бы в
борьбе и раздумье. В эту минуту вдруг где-то ударили стенные часы. Она
вздрогнула и, с невыразимой болезненной тоскою смотря на меня, прошептала: –
Это который час?
– Должно быть, половина одиннадцатого.
Она вскрикнула от испуга.
– Господи! – проговорила она и вдруг бросилась бежать.
Но я остановил ее еще раз в сенях.
– Я тебя так не пущу, – сказал я. – Чего ты боишься? Ты
опоздала?
– Да, да, я тихонько ушла! Пустите! Она будет бить меня! –
закричала она, видимо проговорившись и вырываясь из моих рук.
– Слушай же и не рвись; тебе на Васильевский, и я туда же, в
Тринадцатую линию. Я тоже опоздал и хочу взять извозчика. Хочешь со мной? Я
довезу. Скорее, чем пешком-то...
