Он пошел к буфету и там, как бы нечаянно, вдруг очутился
вместе с тем парнем в поддевке, которого так бесцеремонно звали Митрошкой. Мне
показалось, что Маслобоев знал его несколько ближе, чем сам признавался мне. По
крайней мере, видно было, что сошлись они теперь не в первый раз. Митрошка был
с виду парень довольно оригинальный. В своей поддевке, в шелковой красной
рубашке, с резкими, но благообразными чертами лица, еще довольно моложавый,
смуглый, с смелым сверкающим взглядом, он производил и любопытное и не
отталкивающее впечатление. Жест его был как-то выделанно удалой, а вместе с тем
в настоящую минуту он, видимо, сдерживал себя, всего более желая себе придать
вид чрезвычайной деловитости и солидности.
– Вот что, Ваня, – сказал Маслобоев, воротясь ко мне, –
наведайся-ка ты сегодня ко мне в семь часов, так я, может, кой-что и скажу
тебе. Один-то я, видишь ли, ничего не значу; прежде значил, а теперь только
пьяница и удалился от дел. Но у меня остались прежние сношения; могу кой о чем
разведать, с разными тонкими людьми перенюхаться; этим и беру; правда, в
свободное, то есть трезвое, время и сам кой-что делаю, тоже через знакомых...
больше по разведкам... Ну, да что тут! Довольно... Вот и адрес мой: в Шестилавочной.
А теперь, брат, я уж слишком прокис. Пропущу еще золотую, да и домой. Полежу.
Придешь – с Александрой Семеновной познакомлю, а будет время, о поэзии
поговорим.
– Ну, а о том-то?
– Ну, и о том, может быть.
– Пожалуй, приду, наверно приду...
Глава VI
Анна Андреевна уже давно дожидалась меня. То, что я вчера
сказал ей о записке Наташи, сильно завлекло ее любопытство, и она ждала меня
гораздо раньше утром, по крайней мере часов в десять. Когда же я явился к ней
во втором часу пополудни, то муки ожидания достигли в бедной старушке последней
степени своей силы. Кроме того, ей очень хотелось объявить мне о своих новых
надеждах, возродившихся в ней со вчерашнего дня, и об Николае Сергеиче, который
со вчерашнего дня прихворнул, стал угрюм, а между тем и как-то особенно с нею
нежен. Когда я появился, она приняла было меня с недовольной и холодной
складкой в лице, едва цедила сквозь зубы и не показывала ни малейшего
любопытства, как будто чуть не проговорила: «Зачем пришел? Охота тебе, батюшка,
каждый день шляться». Она сердилась за поздний приход. Но я спешил и потому без
дальнейших проволочек рассказал ей всю вчерашнюю сцену у Наташи. Как только
старушка услышала о посещении старшего князя и о торжественном его предложении,
как тотчас же соскочила с нее вся напускная хандра. Недостает у меня слов
описать, как она обрадовалась, даже как-то потерялась, крестилась, плакала,
клала перед образом земные поклоны, обнимала меня и хотела тотчас же бежать к
Николаю Сергеичу и объявить ему свою радость.
– Помилуй, батюшка, ведь это он все от разных унижений и
оскорблений хандрит, а вот теперь узнает, что Наташе полное удовлетворение
сделано, так мигом все позабудет.
Насилу я отговорил ее. Добрая старушка, несмотря на то, что
двадцать пять лет прожила с мужем, еще плохо знала его. Ей ужасно тоже
захотелось тотчас же поехать со мной к Наташе. Я представил ей, что Николай
Сергеич не только, может быть, не одобрит ее поступка, но еще мы этим повредим
всему делу. Насилу-то она одумалась, но продержала меня еще полчаса лишних и
все время говорила только сама. «С кем же я-то теперь останусь, – говорила она,
– с такой радостью да сидя одна в четырех стенах?» Наконец я убедил ее
отпустить меня, представив ей, что Наташа теперь ждет меня не дождется.
Старушка перекрестила меня несколько раз на дорогу, послала особое
благословение Наташе и чуть не заплакала, когда я решительно отказался прийти в
тот же день еще раз, вечером, если с Наташей не случилось чего особенного.
Николая Сергеича в этот раз я не видал: он не спал всю ночь, жаловался на
головную боль, на озноб и теперь спал в своем кабинете.
Тоже и Наташа прождала меня все утро. Когда я вошел, она, по
обыкновению своему, ходила по комнате, сложа руки и о чем-то раздумывая. Даже и
теперь, когда я вспоминаю о ней, я не иначе представляю ее, как всегда одну в
бедной комнатке, задумчивую, оставленную, ожидающую, с сложенными руками, с
опущенными вниз глазами, расхаживающую бесцельно взад и вперед.
Она тихо, все еще продолжая ходить, спросила, почему я так
поздно? Я рассказал ей вкратце все мои похождения, но она меня почти и не
слушала. Заметно было, что она чем-то очень озабочена. «Что нового?» – спросил
я. «Нового ничего», – отвечала она, но с таким видом, по которому я тотчас
догадался, что новое у ней есть и что она для того и ждала меня, чтоб
рассказать это новое, но, по обыкновению своему, расскажет не сейчас, а когда я
буду уходить. Так всегда у нас было. Я уж применился к ней и ждал.
Мы, разумеется, начали разговор о вчерашнем. Меня особенно
поразило то, что мы совершенно сходимся с ней в впечатлении нашем о старом
князе: ей он решительно не нравился, гораздо больше не нравился, чем вчера. И
когда мы перебрали по черточкам весь его вчерашний визит, Наташа вдруг сказала:
– Послушай, Ваня, а ведь так всегда бывает, что вот если
сначала человек не понравится, то уж это почти признак, что он непременно
понравится потом. По крайней мере, так всегда бывало со мною.
– Дай бог так, Наташа. К тому же вот мое мнение, и
окончательное: я все перебрал и вывел, что хоть князь, может быть, и
иезуитничает, но соглашается он на ваш брак вправду и серьезно.
Наташа остановилась среди комнаты и сурово взглянула на
меня. Все лицо ее изменилось; даже губы слегка вздрогнули.
– Да как же бы он мог в таком случае начать хитрить и...
лгать? – спросила она с надменным недоумением.
– То-то, то-то! – поддакнул я скорее.
– Разумеется, не лгал. Мне кажется, и думать об этом нечего.
Нельзя даже предлога приискать к какой-нибудь хитрости. И, наконец, что ж я
такое в глазах его, чтоб до такой степени смеяться надо мной? Неужели человек
может быть способен на такую обиду?
– Конечно, конечно! – подтверждал я, а про себя подумал:
«Ты, верно, об этом только и думаешь теперь, ходя по комнате, моя бедняжка, и,
может, еще больше сомневаешься, чем я».
– Ах, как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! – сказала
она. – Целый вечер хотел просидеть у меня, и тогда... Должно быть, важные дела,
коль все бросил да уехал. Не знаешь ли, какие, Ваня? Не слыхал ли чего-нибудь?
– А господь его знает. Ведь он все деньги наживает. Я
слышал, участок в каком-то подряде здесь в Петербурге берет. Мы, Наташа, в
делах ничего не смыслим.
– Разумеется, не смыслим. Алеша говорил про какое-то письмо
вчера.
– Известие какое-нибудь. А был Алеша?
– Был.
– Рано?
– В двенадцать часов: да ведь он долго спит. Посидел. Я
прогнала его к Катерине Федоровне; нельзя же, Ваня.
