– Давеча вы говорили с вашим знакомым, что хотите отдать
меня в какой-то дом. Я никуда не хочу.
Я нагнулся к ней: она была опять вся в жару; с ней был опять
лихорадочный кризис. Я начал утешать ее и обнадеживать; уверял ее, что если она
хочет остаться у меня, то я никуда ее не отдам. Говоря это, я снял пальто и
фуражку. Оставить ее одну в таком состоянии я не решился.
– Нет, ступайте! – сказала она, тотчас догадавшись, что я
хочу остаться. – Я спать хочу; я сейчас засну.
– Да как же ты одна будешь?.. – говорил я в недоумении. – Я,
впрочем, наверно через два часа назад буду...
– Ну, и ступайте. А то целый год больна буду, так вам целый
год из дому не уходить, – и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула
на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце.
Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее
нелюдимость и видимое ожесточение.
Сначала я сбегал к Анне Андреевне. Она ждала меня с лихорадочным
нетерпением и встретила упреками; сама же была в страшном беспокойстве: Николай
Сергеич сейчас после обеда ушел со двора, а куда – неизвестно. Я
предчувствовал, что старушка не утерпела и рассказала ему все, по своему
обыкновению, намеками. Она, впрочем, мне почти что призналась в этом сама,
говоря, что не могла утерпеть, чтоб не поделиться с ним такою радостью, но что
Николай Сергеич стал, по ее собственному выражению, чернее тучи, ничего не
сказал, «все молчал, даже на вопросы мои не отвечал», и вдруг после обеда
собрался и был таков. Рассказывая это, Анна Андреевна чуть не дрожала от страху
и умоляла меня подождать с ней вместе Николая Сергеича. Я отговорился и сказал
ей почти наотрез, что, может быть, и завтра не приду и что я собственно потому и
забежал теперь, чтобы об этом предуведомить. В этот раз мы чуть было не
поссорились. Она заплакала; резко и горько упрекала меня, и только когда я уже
выходил из двери, она вдруг бросилась ко мне на шею, крепко обняла меня обеими
руками и сказала, чтоб я не сердился на нее, «сироту», и не принимал в обиду
слов ее.
Наташу, против ожидания, я застал опять одну, и – странное
дело, мне показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера
и вообще в другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой
вопрос: был ли сегодня Алеша? – она отвечала: разумеется, был, но недолго.
Обещался сегодня вечером быть, – прибавила она, как бы в раздумье.
– А вчера вечером был?
– Н-нет. Его задержали, – прибавила она скороговоркой. – Ну,
что, Ваня, как твои дела?
Я видел, что она хочет зачем-то замять наш разговор и
свернуть на другое. Я оглядел ее пристальнее: она была видимо расстроена.
Впрочем, заметив, что я пристально слежу за ней и в нее вглядываюсь, она вдруг
быстро и как-то гневно взглянула на меня и с такою силою, что как будто обожгла
меня взглядом. «У нее опять горе, – подумал я, – только она говорить мне не
хочет».
В ответ на ее вопрос о моих делах я рассказал ей всю историю
Елены, со всеми подробностями. Ее чрезвычайно заинтересовал и даже поразил мой
рассказ.
– Боже мой! И ты мог ее оставить одну, больную! – вскричала
она.
Я объяснил, что хотел было совсем не приходить к ней
сегодня, но думал, что она на меня рассердится и что во мне могла быть
какая-нибудь нужда.
– Нужда, – проговорила она про себя, что-то обдумывая, –
нужда-то, пожалуй, есть в тебе, Ваня, но лучше уж в другой раз. Был у наших?
Я рассказал ей.
– Да; бог знает, как отец примет теперь все эти известия. А
впрочем, что и принимать-то...
– Как что принимать? – спросил я, – такой переворот!
– Да уж так... Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы
думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра.
Может быть, я кой-что и скажу тебе... Совестно мне только тебя беспокоить; а
теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из
дома?
– Прошло. Прощай, Наташа. Ну, а каков был сегодня с тобой
Алеша?
– Да что Алеша, ничего... Удивляюсь даже твоему любопытству.
– До свидания, друг мой.
– Прощай. – Она подала мне руку как-то небрежно и
отвернулась от моего последнего прощального взгляда. Я вышел от нее несколько
удивленный. «А впрочем, – подумал я, – есть же ей об чем и задуматься. Дела не
шуточные. А завтра все первая же мне и расскажет».
Возвратился я домой грустный и был страшно поражен, только
что вошел в дверь. Было уже темно. Я разглядел, что Елена сидела на диване,
опустив на грудь голову, как будто в глубокой задумчивости. На меня она и не
взглянула, точно была в забытьи. Я подошел к ней; она что-то шептала про себя.
«Уж не в бреду ли?» – подумал я.
– Елена, друг мой, что с тобой? – спросил я, садясь подле
нее и охватив ее рукою.
– Я хочу отсюда... Я лучше хочу к ней, – проговорила она, не
подымая ко мне головы.
– Куда? К кому? – спросил я в удивлении.
– К ней, к Бубновой. Она все говорит, что я ей должна много
денег, что она маменьку на свои деньги похоронила... Я не хочу, чтобы она
бранила маменьку, я хочу у ней работать и все ей заработаю... Тогда от нее сама
и уйду. А теперь я опять к ней пойду.
– Успокойся, Елена, к ней нельзя, – говорил я. – Она тебя
замучает; она тебя погубит...
– Пусть погубит, пусть мучает, – с жаром подхватила Елена, –
не я первая; другие и лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила.
Я бедная и хочу быть бедная. Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда
умирала. Я работать буду... Я не хочу это платье носить...
– Я завтра же тебе куплю другое. Я и книжки твои тебе
принесу. Ты будешь у меня жить. Я тебя никому не отдам, если сама не захочешь;
успокойся...
– Я в работницы наймусь.
– Хорошо, хорошо! Только успокойся, ляг, засни!
Но бедная девочка залилась слезами. Мало-помалу слезы ее
обратились в рыдания. Я не знал, что с ней делать; подносил ей воды, мочил ей
виски, голову. Наконец она упала на диван в совершенном изнеможении, и с ней
опять начался лихорадочный озноб. Я окутал ее, чем нашлось, и она заснула, но
беспокойно, поминутно вздрагивая и просыпаясь. Хоть я и не много ходил в этот
день, но устал ужасно и рассудил сам лечь как можно раньше. Мучительные заботы
роились в моей голове. Я предчувствовал, что с этой девочкой мне будет много
хлопот. Но более всего заботила меня Наташа и ее дела. Вообще, вспоминаю
теперь, я редко был в таком тяжелом расположении духа, как засыпая в эту
несчастную ночь.
Глава IX
Проснулся я больной, поздно, часов в десять утра. У меня
кружилась и болела голова. Я взглянул на постель Елены: постель была пуста. В
то же время из правой моей комнатки долетали до меня какие-то звуки, как будто
кто-то шуршал по полу веником. Я вышел посмотреть. Елена, держа в руке веник и
придерживая другой рукой свое нарядное платьице, которое она еще и не снимала с
того самого вечера, мела пол. Дрова, приготовленные в печку, были сложены в
уголку; со стола стерто, чайник вычищен; одним словом, Елена хозяйничала.
