– Послушай, Елена, – закричал я, – кто же тебя заставляет
пол мести? Я этого не хочу, ты больна; разве ты в работницы пришла ко мне?
– Кто ж будет здесь пол мести? – отвечала она, выпрямляясь и
прямо смотря на меня. – Теперь я не больна.
– Но я не для работы взял тебя, Елена. Ты как будто боишься,
что я буду попрекать тебя, как Бубнова, что ты у меня даром живешь? И откуда ты
взяла этот гадкий веник? У меня не было веника, – прибавил я, смотря на нее с
удивлением.
– Это мой веник. Я его сама сюда принесла. Я и дедушке здесь
пол мела. А веник вот тут, под печкой с того времени и лежал.
Я воротился в комнату в раздумье. Могло быть, что я грешил;
но мне именно казалось, что ей как будто тяжело было мое гостеприимство и что
она всячески хотела доказать мне, что живет у меня не даром. «В таком случае
какой же это озлобленный характер?» – подумал я. Минуты две спустя вошла и она
и молча села на свое вчерашнее место на диване, пытливо на меня поглядывая.
Между тем я вскипятил чайник, заварил чай, налил ей чашку и подал с куском
белого хлеба. Она взяла молча и беспрекословно. Целые сутки она почти ничего не
ела.
– Вот и платьице хорошенькое запачкала веником, – сказал я,
заметив большую грязную полосу на подоле ее юбки.
Она осмотрелась и вдруг, к величайшему моему удивлению,
отставила чашку, ущипнула обеими руками, по-видимому хладнокровно и тихо,
кисейное полотнище юбки и одним взмахом разорвала его сверху донизу. Сделав
это, она молча подняла на меня свой упорный, сверкающий взгляд. Лицо ее было
бледно.
– Что ты делаешь, Елена? – закричал я, уверенный, что вижу
перед собою сумасшедшую.
– Это нехорошее платье, – проговорила она, почти задыхаясь
от волнения. – Зачем вы сказали, что это хорошее платье? Я не хочу его носить,
– вскричала она вдруг, вскочив с места. – Я его изорву. Я не просила ее рядить
меня. Она меня нарядила сама, насильно. Я уж разорвала одно платье, разорву и
это, разорву! Разорву! Разорву!..
И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В
один миг она изорвала его чуть не в клочки. Когда она кончила, она была так
бледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение.
Она же смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в
чем-нибудь виноват перед нею. Но я уже знал, что мне делать.
Я положил, не откладывая, сегодня же утром купить ей новое
платье. На это дикое, ожесточенное существо нужно было действовать добротой.
Она смотрела так, как будто никогда и не видывала добрых людей. Если она уж
раз, несмотря на жестокое наказание, изорвала в клочки свое первое, такое же
платье, то с каким же ожесточением она должна была смотреть на него теперь,
когда оно напоминало ей такую ужасную недавнюю минуту.
На Толкучем можно было очень дешево купить хорошенькое и
простенькое платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не
было денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно
место, где была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую
сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила за мной, как
будто чего-то ждала.
– Вы опять запрете меня? – спросила она, когда я взялся за
ключ, чтоб запереть за собой квартиру, как вчера и третьего дня.
– Друг мой, – сказал я, подходя к ней, – не сердись за это.
Я потому запираю, что может кто-нибудь прийти. Ты же больная, пожалуй
испугаешься. Да и бог знает, кто еще придет; может быть, Бубнова вздумает
прийти...
Я нарочно сказал ей это. Я запирал ее, потому что не доверял
ей. Мне казалось, что она вдруг вздумает уйти от меня. До времени я решился
быть осторожнее. Елена промолчала, и я-таки запер ее и в этот раз.
Я знал одного антрепренера, издававшего уже третий год одну
многотомную книгу. У него я часто доставал работу, когда нужно было поскорей
заработать сколько-нибудь денег. Платил он исправно. Я отправился к нему, и мне
удалось получить двадцать пять рублей вперед, с обязательством доставить через
неделю компилятивную статью. Но я надеялся выгадать время на моем романе. Это я
часто делал, когда приходила крайняя нужда.
Добыв денег, я отправился на Толкучий. Там скоро я отыскал
знакомую мне старушку торговку, продававшую всякое тряпье. Я ей рассказал
примерно рост Елены, и она мигом выбрала мне светленькое ситцевое, совершенно
крепкое и не более одного раза мытое платьице за чрезвычайно дешевую цену.
Кстати уж я захватил и шейный платочек. Расплачиваясь, я подумал, что надо же
Елене какую-нибудь шубейку, мантильку или что-нибудь в этом роде. Погода стояла
холодная, а у ней ровно ничего не было. Но я отложил эту покупку до другого
раза. Елена была такая обидчивая, гордая. Господь знает, как примет она и это
платье, несмотря на то что я нарочно выбирал как можно проще и неказистее,
самое буднишнее, какое только можно было выбрать. Впрочем, я все-таки купил две
пары чулок нитяных и одни шерстяные. Это я мог отдать ей под предлогом того,
что она больна, а в комнате холодно. Ей надо было тоже белья. Но все это я
оставил до тех пор, пока поближе с ней познакомлюсь. Зато я купил старые
занавески к кровати – вещь необходимую и которая могла принесть Елене большое
удовольствие.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок
мой отпирался почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что я
воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и бумаги.
Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и отошла от
стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый роман,
изданный отдельной книжкой и на заглавном листе которого выставлено было мое
имя.
– А сюда кто-то без вас стучался, – сказала она таким тоном,
как будто поддразнивая меня: зачем, дескать, запирал?
– Уж не доктор ли, – сказал я, – ты не окликнула его, Елена?
– Нет.
Я не отвечал, взял узелок, развязал его и вынул купленное
платье.
– Вот, друг мой Елена, – сказал я, подходя к ней, – в таких
клочьях, как ты теперь, ходить нельзя. Я и купил тебе платье, буднишнее, самое
дешевое, так что тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек
стоит. Носи на здоровье.
Я положил платье подле нее. Она вспыхнула и смотрела на меня
некоторое время во все глаза.
Она была чрезвычайно удивлена, и вместе с тем мне
показалось, ей было чего-то ужасно стыдно. Но что-то мягкое, нежное засветилось
в глазах ее. Видя, что она молчит, я отвернулся к столу. Поступок мой, видимо,
поразил ее. Но она с усилием превозмогала себя и сидела, опустив глаза в землю.
Голова моя болела и кружилась все более и более. Свежий
воздух не принес мне ни малейшей пользы. Между тем надо было идти к Наташе.
Беспокойство мое об ней не уменьшалось со вчерашнего дня, напротив – возрастало
все более и более. Вдруг мне показалось, что Елена меня окликнула. Я оборотился
к ней.
