Алеша высказал это с жаром и с твердостью. Наташа с какою-то
торжественностью его слушала и вся в волнении, с пылающим лицом, раза два
проговорила про себя в продолжение его речи: «Да, да, это так!» Князь смутился.
– Друг мой, – отвечал он, – я, конечно, не могу припомнить
всего, что говорил тебе; но очень странно, если ты принял мои слова в такую
сторону. Готов разуверить тебя всем, чем только могу. Если я теперь смеялся, то
и это понятно. Скажу тебе, что моим смехом я даже хотел прикрыть мое горькое
чувство. Когда соображу теперь, что ты скоро собираешься быть мужем, то это мне
теперь кажется совершенно несбыточным, нелепым, извини меня, даже смешным. Ты
меня укоряешь за этот смех, а я говорю, что все это через тебя. Винюсь и я:
может быть, я сам мало следил за тобой в последнее время и потому только
теперь, в этот вечер, узнал, на что ты можешь быть способен. Теперь уже я
трепещу, когда подумаю о твоей будущности с Натальей Николаевной: я поторопился;
я вижу, что вы очень несходны между собою. Всякая любовь проходит, а несходство
навсегда остается. Я уж и не говорю о твоей судьбе, но подумай, если только в
тебе честные намерения, вместе с собой ты губишь и Наталью Николаевну,
решительно губишь! Вот ты говорил теперь целый час о любви к человечеству, о
благородстве убеждений, о благородных людях, с которыми познакомился; а спроси
Ивана Петровича, что говорил я ему давеча, когда мы поднялись в четвертый этаж,
по здешней отвратительной лестнице, и оставались здесь у дверей, благодаря бога
за спасение наших жизней и ног? Знаешь ли, какая мысль мне невольно тотчас же
пришла в голову? Я удивился, как мог ты, при такой любви к Наталье Николаевне,
терпеть, чтоб она жила в такой квартире? Как ты не догадался, что если не
имеешь средств, если не имеешь способностей исполнять свои обязанности, то не
имеешь права и быть мужем, не имеешь права брать на себя никаких обязательств.
Одной любви мало; любовь оказывается делами; а ты как рассуждаешь: «Хоть и
страдай со мной, но живи со мной», – ведь это не гуманно, это не благородно!
Говорить о всеобщей любви, восторгаться общечеловеческими вопросами и в то же
время делать преступления против любви и не замечать их, – непонятно! Не
перебивайте меня, Наталья Николаевна, дайте мне кончить; мне слишком горько, и
я должен высказаться. Ты говорил, Алеша, что в эти дни увлекался всем, что
благородно, прекрасно, честно, и укорял меня, что в нашем обществе нет таких
увлечений, а только одно сухое благоразумие. Посмотри же: увлекаться высоким и
прекрасным и после того, что было здесь во вторник, четыре дня пренебрегать
тою, которая, кажется бы, должна быть для тебя дороже всего на свете! Ты даже
признался о твоем споре с Катериной Федоровной, что Наталья Николаевна так
любит тебя, так великодушна, что простит тебе твой проступок. Но какое право ты
имеешь рассчитывать на такое прощение и предлагать об этом пари? И неужели ты
ни разу не подумал, сколько горьких мыслей, сколько сомнений, подозрений послал
ты в эти дни Наталье Николаевне? Неужели, потому что ты там увлекся какими-то
новыми идеями, ты имел право пренебречь самою первейшею своею обязанностью?
Простите меня, Наталья Николаевна, что я изменил моему слову. Но теперешнее
дело серьезнее этого слова: вы сами поймете это... Знаешь ли ты, Алеша, что я
застал Наталью Николаевну среди таких страданий, что понятно, в какой ад ты
обратил для нее эти четыре дня, которые, напротив, должны бы быть лучшими днями
ее жизни. Такие поступки, с одной стороны, и – слова, слова и слова – с другой...
неужели я не прав! И ты можешь после этого обвинять меня, когда сам кругом
виноват?
Князь кончил. Он даже увлекся своим красноречием и не мог
скрыть от нас своего торжества. Когда Алеша услышал о страданиях Наташи, то с
болезненной тоской взглянул на нее, но Наташа уже решилась.
– Полно, Алеша, не тоскуй, – сказала она, – другие виноватее
тебя. Садись и выслушай, что я скажу сейчас твоему отцу. Пора кончить!
– Объяснитесь, Наталья Николаевна, – подхватил князь, –
убедительно прошу вас! Я уже два часа слышу об этом загадки. Это становится
невыносимо, и, признаюсь, не такой ожидал я здесь встречи.
– Может быть; потому что думали очаровать нас словами, так
что мы и не заметим ваших тайных намерений. Что вам объяснять! Вы сами все
знаете и все понимаете. Алеша прав. Самое первое желание ваше – разлучить нас.
Вы заранее почти наизусть знали все, что здесь случится, после того вечера, во
вторник, и рассчитали все как по пальцам. Я уже сказала вам, что вы смотрите и
на меня и на сватовство, вами затеянное, не серьезно. Вы шутите с нами; вы
играете и имеете вам известную цель. Игра ваша верная. Алеша был прав, когда
укорял вас, что вы смотрите на все это как на водевиль. Вы бы, напротив, должны
были радоваться, а не упрекать Алешу, потому что он, не зная ничего, исполнил
все, что вы от него ожидали; может быть, даже и больше.
Я остолбенел от изумления. Я и ожидал, что в этот вечер
случится какая-нибудь катастрофа. Но слишком резкая откровенность Наташи и
нескрываемый презрительный тон ее слов изумили меня до последней крайности.
Стало быть, она действительно что-то знала, думал я, и безотлагательно решилась
на разрыв. Может быть, даже с нетерпением ждала князя, чтобы разом все прямо в
глаза ему высказать. Князь слегка побледнел. Лицо Алеши изображало наивный страх
и томительное ожидание.
– Вспомните, в чем вы меня сейчас обвинили! – вскричал
князь, – и хоть немножко обдумайте ваши слова... я ничего не понимаю.
– А! Так вы не хотите понять с двух слов, – сказала Наташа,
– даже он, даже вот Алеша вас понял так же, как и я, а мы с ним не
сговаривались, даже не видались! И ему тоже показалось, что вы играете с нами
недостойную, оскорбительную игру, а он любит вас и верит в вас, как в божество.
Вы не считали за нужное быть с ним поосторожнее, похитрее; рассчитывали, что он
не догадается. Но у него чуткое, нежное, впечатлительное сердце, и ваши слова,
ваш тон, как он говорит, у него остались на сердце...
– Ничего, ничего не понимаю! – повторил князь, с видом
величайшего изумления обращаясь ко мне, точно брал меня в свидетели. Он был
раздражен и разгорячился. – Вы мнительны, вы в тревоге, – продолжал он,
обращаясь к ней, – просто-запросто вы ревнуете к Катерине Федоровне и потому
готовы обвинить весь свет и меня первого, и... и позвольте уж все сказать:
странное мнение можно получить о вашем характере... Я не привык к таким сценам;
я бы минуты не остался здесь после этого, если б не интересы моего сына... Я
все еще жду, не благоволите ли вы объясниться?
– Так вы все-таки упрямитесь и не хотите понять с двух слов,
несмотря на то что все это наизусть знаете? Вы непременно хотите, чтоб я вам
все прямо высказала?
– Я только этого и добиваюсь.
– Хорошо же, слушайте же, – вскричала Наташа, сверкая
глазами от гнева, – я выскажу все, все!
Глава III
Она встала и начала говорить стоя, не замечая того от
волнения. Князь слушал, слушал и тоже встал с места. Вся сцена становилась
слишком торжественною.
