– И тут солгал! Вовсе не с самого утра, а со вчерашнего
вечера. Ты вчера вечером, как пришел, так и сказал мне, что они в гости на
целый вечер придут...
– Это вы ослышались-с.
– Вовсе не ослышалась, а так было. Я никогда не лгу. А
почему ж гостя не встретить? Живем-живем, никто-то к нам не ходит, а все-то у
нас есть. Пусть же хорошие люди видят, что и мы умеем, как люди, жить.
– И, главное, узнают, какая вы великолепная хозяйка и
распорядительница, – прибавил Маслобоев. – Представь, дружище, я-то, я-то за
что тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали, туфли,
халат китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила: бергамот-с; духами
какими-то попрыскать хотела: крем-брюле, да уж тут я не вытерпел, восстал,
супружескую власть показал...
– Вовсе не бергамот, а самая лучшая французская помада, из
фарфоровой расписной баночки! – подхватила, вся вспыхнув, Александра Семеновна.
– Посудите сами, Иван Петрович, ни в театр, ни танцевать никуда не пускает,
только платья дарит, а что мне в платье-то? Наряжусь да и хожу одна по комнате.
Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр; только что отвернулась
брошку прицепить, а он к шкапику: одну, другую, да и накатился. Так и остались.
Никто-то, никто-то, никто-то не ходит к нам в гости; а только по утрам, по
делам какие-то люди ходят; меня и прогонят. А между тем и самовары, и сервиз
есть, и чашки хорошие – все это есть, все дареное. И съестное-то нам носят,
почти одно вино покупаем да какую-нибудь помаду, да вот там закуски, – пастет,
окорока да конфеты для вас купили... Хоть бы посмотрел кто, как мы живем! Целый
год думала: вот придет гость, настоящий гость, мы все это и покажем, и угостим:
и люди похвалят, и самим любо будет; а что его, дурака, напомадила, так он и не
стоит того; ему бы все в грязном ходить. Вон какой халат на нем: подарили, да
стоит ли он такого халата? Ему бы только нализаться прежде всего. Вот увидите,
что он вас будет прежде чаю водкой просить.
– А что! Ведь и вправду дело: выпьем-ка, Ваня, золотую и
серебряную, а потом, с освеженной душой и к другим напиткам приступим.
– Ну, так я и знала!
– Не беспокойтесь, Сашенька, и чайку выпьем, с коньячком, за
ваше здоровье-с.
– Ну, так и есть! – вскричала она, всплеснув руками. – Чай
ханский, по шести целковых, третьего дня купец подарил, а он его с коньяком
хочет пить. Не слушайте, Иван Петрович, вот я вам сейчас налью... увидите, сами
увидите, какой чай!
И она захлопотала у самовара.
Было понятно, что рассчитывали меня продержать весь вечер.
Александра Семеновна целый год ожидала гостя и теперь готовилась отвести на мне
душу. Все это было не в моих расчетах.
– Послушай, Маслобоев, – сказал я, усаживаясь, – ведь я к
тебе вовсе не в гости; я по делам; ты сам меня звал что-то сообщить...
– Ну, так ведь дело делом, а приятельская беседа своим
чередом.
– Нет, душа моя, не рассчитывай. В половину девятого – и
прощай. Дело есть; я дал слово...
– Не думаю. Помилуй, что ж ты со мной делаешь? Что ж ты с
Александрой-то Семеновной делаешь? Ты взгляни на нее: обомлела. За что ж меня
напомадила-то: ведь на мне бергамот; подумай!
– Ты все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне
поклянусь, что на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а
теперь, брат, я дал слово, или, лучше сказать, мне просто надобно быть в одном
месте. Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
– Так неужели ж вы только до половины девятого! – вскричала
Александра Семеновна робким и жалобным голосом, чуть не плача и подавая мне
чашку превосходного чаю.
– Не беспокойтесь, Сашенька; все это вздор, – подхватил
Маслобоев. – Он останется; это вздор. А вот что ты лучше скажи мне, Ваня, куда
это ты все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день
куда-то бегаешь, не работаешь...
– А зачем тебе? Впрочем, может быть, скажу после. А вот
объясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе,
помнишь, что меня не будет дома?
– Потом вспомнил, а вчера забыл. Об деле действительно хотел
с тобою поговорить, но пуще всего надо было утешить Александру Семеновну. «Вот,
говорит, есть человек, оказался приятель, зачем не позовешь?» И уж меня, брат,
четверо суток за тебя продергивают. За бергамот мне, конечно, на том свете
сорок грехов простят, но, думаю, отчего же не посидеть вечерок по-приятельски?
Я и употребил стратагему
[15]
: написал, что, дескать, такое дело, что если не
придешь, то все наши корабли потонут.
Я попросил его вперед так не делать, а лучше прямо
предуведомить. Впрочем, это объяснение меня не совсем удовлетворило.
– Ну, а давеча-то зачем бежал от меня? – спросил я.
– А давеча действительно было дело, настолечко не солгу.
– Не с князем ли?
– А вам нравится наш чай? – спросила медовым голоском
Александра Семеновна.
Вот уж пять минут она ждала, что я похвалю их чай, а я и не
догадался.
– Превосходный, Александра Семеновна, великолепный! Я еще и
не пивал такого.
Александра Семеновна так и зарделась от удовольствия и
бросилась наливать мне еще.
– Князь! – вскричал Маслобоев, – этот князь, брат, такая
шельма, такой плут... ну! Я, брат, вот что тебе скажу: я хоть и сам плут, но из
одного целомудрия не захотел бы быть в его коже! Но довольно; молчок! Только
это одно об нем и могу сказать.
– А я, как нарочно, пришел к тебе, чтобы и об нем
расспросить между прочим. Но это после. А зачем ты вчера без меня моей Елене
леденцов давал да плясал перед ней? И об чем ты мог полтора часа с ней
говорить!
– Елена, это маленькая девочка, лет двенадцати или
одиннадцати, живет до времени у Ивана Петровича, – объяснил Маслобоев, вдруг
обращаясь к Александре Семеновне. – Смотри, Ваня, смотри, – продолжал он,
показывая на нее пальцем, – так вся и вспыхнула, как услышала, что я незнакомой
девушке леденцов носил, так и зарделась, так и вздрогнула, точно мы вдруг из
пистолета выстрелили... ишь глазенки-то, так и сверкают, как угольки. Да уж
нечего, Александра Семеновна, нечего скрывать! Ревнивы-с. Не растолкуй я, что
это одиннадцатилетняя девочка, так меня тотчас же за вихры оттаскала бы: и
бергамот бы не спас!
– Он и теперь не спасет!
И с этими словами Александра Семеновна одним прыжком
прыгнула к нам из-за чайного столика, и прежде чем Маслобоев успел заслонить
свою голову, она схватила его за клочок волос и порядочно продернула.
– Вот тебе, вот тебе! Не смей говорить перед гостем, что я
ревнива, не смей, не смей, не смей!
