Графиня приняла меня прекрасно, приветливо протянула мне
руку и подтвердила, что давно желала меня у себя видеть. Она сама разливала чай
из прекрасного серебряного самовара, около которого мы и уселись: я, князь и
еще какой-то очень великосветский господин пожилых лет и со звездой, несколько
накрахмаленный, с дипломатическими приемами. Этого гостя, кажется, очень
уважали. Графиня, воротясь из-за границы, не успела еще в эту зиму завести в
Петербурге больших связей и основать свое положение, как хотела и рассчитывала.
Кроме этого гостя, никого не было, и никто не являлся во весь вечер. Я искал
глазами Катерину Федоровну; она была в другой комнате с Алешей, но, услышав о
нашем приезде, тотчас же вышла к нам. Князь с любезностию поцеловал у ней руку,
а графиня указала ей на меня. Князь тотчас же нас познакомил. Я с нетерпеливым
вниманием в нее вглядывался: это была нежная блондиночка, одетая в белое
платье, невысокого роста, с тихим и спокойным выражением лица, с совершенно
голубыми глазами, как говорил Алеша, с красотой юности и только. Я ожидал
встретить совершенство красоты, но красоты не было. Правильный, нежно
очерченный овал лица, довольно правильные черты, густые и действительно
прекрасные волосы, обыденная домашняя их прическа, тихий, пристальный взгляд;
при встрече с ней где-нибудь я бы прошел мимо нее, не обратив на нее никакого
особенного внимания; но это было только с первого взгляда, и я успел несколько
лучше разглядеть ее потом в этот вечер. Уж одно то, как она подала мне руку, с
каким-то наивно усиленным вниманием продолжая смотреть мне в глаза и не говоря
мне ни слова, поразило меня своею странностию, и я отчего-то невольно улыбнулся
ей. Видно, я тотчас же почувствовал перед собой существо чистое сердцем.
Графиня пристально следила за нею. Пожав мне руку, Катя с какою-то поспешностью
отошла от меня и села в другом конце комнаты, вместе с Алешей. Здороваясь со
мной, Алеша шепнул мне: "Я здесь только на минутку, но сейчас туда".
«Дипломат» – не знаю его фамилии и называю его дипломатом,
чтобы как-нибудь назвать, – говорил спокойно и величаво, развивая какую-то
идею. Графиня внимательно его слушала. Князь одобрительно и льстиво улыбался;
оратор часто обращался к нему, вероятно ценя в нем достойного слушателя. Мне
дали чаю и оставили меня в покое, чему я был очень рад. Между тем я
всматривался в графиню. По первому впечатлению она мне как-то нехотя
понравилась. Может быть, она была уже не молода, но мне казалось, что ей не
более двадцати восьми лет. Лицо ее было еще свежо и когда-то, в первой молодости,
должно быть, было очень красиво. Темно-русые волосы были еще довольно густы;
взгляд был чрезвычайно добрый, но какой-то ветреный и шаловливо насмешливый. Но
теперь она для чего-то, видимо, себя сдерживала. В этом взгляде выражалось тоже
много ума, но более всего доброты и веселости. Мне показалось, что
преобладающее ее качество было некоторое легкомыслие, жажда наслаждений и
какой-то добродушный эгоизм, может быть даже и большой. Она была под началом у
князя, который имел на нее чрезвычайное влияние. Я знал, что они были в связи,
слышал также, что он был уж слишком не ревнивый любовник во время их пребывания
за границей; но мне все казалось, – кажется и теперь, – что их связывало, кроме
бывших отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде
взаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете... одним словом,
что-то такое должно было быть. Знал я тоже, что князь в настоящее время
тяготился ею, а между тем отношения их не прерывались. Может быть, их тогда
особенно связывали виды на Катю, которые, разумеется, в инициативе своей должны
были принадлежать князю. На этом основании князь и отделался от брака с
графиней, которая этого действительно требовала, убедив ее содействовать браку
Алеши с ее падчерицей. Так, по крайней мере, я заключал по прежним простодушным
рассказам Алеши, который хоть что-нибудь да мог же заметить. Мне все казалось
тоже, отчасти из тех же рассказов, что князь, несмотря на то, что графиня была
в его полном повиновении, имел какую-то причину бояться ее. Даже Алеша это
заметил. Я узнал потом, что князю очень хотелось выдать графиню за кого-нибудь
замуж и что отчасти с этою целью он и отсылал ее в Симбирскую губернию, надеясь
приискать ей приличного мужа в провинции.
Я сидел и слушал, не зная, как бы мне поскорее поговорить
глаз на глаз с Катериной Федоровной. Дипломат отвечал на какой-то вопрос
графини о современном положении дел, о начинающихся реформах и о том, следует
ли их бояться или нет? Он говорил много и долго, спокойно и как власть имеющий.
Он развивал свою идею тонко и умно, но идея была отвратительная. Он именно
настаивал на том, что весь этот дух реформ и исправлений слишком скоро принесет
известные плоды; что, увидя эти плоды, возьмутся за ум и что не только в
обществе (разумеется, в известной его части) пройдет этот новый дух, но увидят
по опыту ошибку и тогда с удвоенной энергией начнут поддерживать старое. Что
опыт, хоть бы и печальный, будет очень выгоден, потому что научит, как
поддерживать это спасительное старое, принесет для этого новые данные; а
следственно, даже надо желать, чтоб теперь поскорее дошло до последней степени
неосторожности. "Без нас нельзя, – заключил он, – без нас ни одно общество
еще никогда не стояло. Мы не потеряем, а напротив, еще выиграем; мы всплывем,
всплывем, и девиз наш в настоящую минуту должен быть: «Pire ça va, mieux
ça est»
[18]
. Князь улыбнулся ему с отвратительным сочувствием. Оратор
был совершенно доволен собою. Я был так глуп, что хотел было возражать; сердце
кипело во мне. Но меня остановил ядовитый взгляд князя; он мельком скользнул в
мою сторону, и мне показалось, что князь именно ожидает какой-нибудь странной и
юношеской выходки с моей стороны; ему, может быть, даже хотелось этого, чтоб
насладиться тем, как я себя скомпрометирую. Вместе с тем я был твердо уверен,
что дипломат непременно не заметит моего возражения, а может быть, даже и
самого меня. Мне скверно стало сидеть с ними; но выручил Алеша.
Он тихонько подошел ко мне, тронул меня за плечо и попросил
на два слова. Я догадался, что он послом от Кати. Так и было. Через минуту я
уже сидел рядом с нею. Сначала она всего меня пристально оглядела, как будто
говоря про себя: «вот ты какой», и в первую минуту мы оба не находили слов для
начала разговора. Я, однако ж, был уверен, что ей стоит только заговорить, чтоб
уж и не останавливаться, хоть до утра. «Какие-нибудь пять-шесть часов
разговора», о которых рассказывал Алеша, мелькнули у меня в уме. Алеша сидел
тут же и с нетерпением ждал, как-то мы начнем.
– Что ж вы ничего не говорите? – начал он, с улыбкою смотря
на нас. – Сошлись и молчат.
– Ах, Алеша, какой ты... мы сейчас, – отвечала Катя. – Нам
ведь так много надо переговорить вместе, Иван Петрович, что не знаю, с чего и
начать. Мы очень поздно знакомимся; надо бы раньше, хоть я вас и давным-давно
знаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать...
– О чем? – спросил я, невольно улыбаясь.
– Мало ли о чем, – отвечала она серьезно. – Вот хоть бы о
том, правду ли он рассказывает про Наталью Николаевну, что она не оскорбляется,
когда он ее в такое время оставляет одну? Ну, можно ли так поступать, как он?
Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?
